10
Наташе Серёжа сказал про все, но велел, чтобы молчала как рыба: не портить же людям праздник. Весь вечер он держался в тени, а когда пришли домой, сразу лег спать. Ему не снились ни бандиты с ножами, ни другие кошмары. Вообще ничего не снилось.
Проснулся Серёжа поздно. Все тело болело, будто накануне он весь день тяжести таскал. Зато настроение было прекрасное. Он отлично помнил, что было вчера, и чувствовал спокойную гордость. А чего ж не гордиться? Он до конца держался в неравной схватке. Он был победитель.
Все было хорошо. Уютно пощелкивали батареи, смеялась за дверью Маринка, весело говорил с тетей Галей отец. А за окнами опять сыпал крупный снег.
Даже пенопластовый замок с узорным флюгером на главной башне и синим крабом над воротами опять показался Серёже красивым и почти настоящим.
Серёжа откинул одеяло, сделал десяток приседаний, чтобы прогнать боль из мускулов. Потом побежал в ванную. В прихожей он столкнулся с тетей Галей.
Она ахнула:
— Серёженька! Что с тобой?
— А что?
— Ты в зеркало посмотри!
Он посмотрел.
"Маскировка" слезла, и синяк цвел во всю щеку.
— Кто тебя? — все больше волновалась тетя Галя. — Батюшки, да что же это? Володя, иди сюда!
Пришёл папа. Посмотрел, присвистнул. Сказал:
— Давай, дружище, выкладывай. Пойдем-ка в комнату.
И Серёжа "выложил". Да он и не собирался отмалчиваться. Одно дело вчера, другое — сегодня.
Он сидел на тахте, покрытой мохнатым, ласково щекочущим пледом, приткнулся к отцу и чувствовал себя, как котенок в добрых руках. Рассказывал спокойно и подробно. Не скрывал ни страха, ни мыслей, которые были в тот момент, ни злости, которую влил в удары своей деревянной шпаги. Папе можно было говорить все. Конечно, зря здесь была тетя Галя: не женское это дело слушать о таких вещах. Но разве ее уговоришь не слушать! И Маринку тоже.
Маринка сидела верхом на Ноке и держала его за уши, как за вожжи. Нок терпеливо улыбался розовой пастью.
Маринка слушала серьезно и молча. Только один раз она спросила:
— А они были кто? Шпионы?
Серёжа и папа рассмеялись. А тетя Галя несколько раз повторила: "Господи... Господи", хотя в бога верила, конечно, не больше Серёжи.
— Ну вот и все. Жалко только, что нож не нашли, — закончил Серёжа.
Отец коротко вздохнул, приподнял его и, как в давние времена, усадил на колени. Притиснул к груди:
— Маленький ты мой...
Серёжа не прочь был на несколько минут оказаться маленьким. Он притих и зажмурился. Почти замурлыкал.
Маринка ревниво следила за ним.
— А ты почему не в садике? — спросил Серёжа, выглядывая из-за папиного локтя.
— А я в субботу не хожу.
— В субботу мы вдвоем домашней работой занимаемся, — сказала тетя Галя и увела Маринку на кухню.
Вот как! Сегодня суббота! А он и забыл.
Продолжая играть маленького, Серёжа капризно сказал:
— У всех в субботу выходной, даже в детском садике. А мы учимся. Почему? Не хочу — и все...
— А не ходи сегодня в школу, — неожиданно сказал папа.
Серёжа вскинул голову.
— Да я же пошутил. Что ты, папа!
— А я не шучу. Давай хоть одну субботу побудем вместе. Не останешься ведь ты из-за этого на второй год.
— Не останусь... Папа! А скажи по правде, ты боишься меня в школу отпускать, да? Думаешь, что опять что-нибудь случится?
— Ну, вот глупости. Просто надо тебе отдохнуть после встряски. Ты же вчера перед вражеским оружием стоял. Как на войне. Даже взрослым после такого дела передышка нужна.
Серёжа не чувствовал, что ему нужна передышка. Но неожиданный выходной — это было заманчиво. Можно не торопясь доделать крышу у замковой галереи и покрасить на ней мелкие картонные квадратики в оранжевый цвет — под черепицу. Можно срисовать из книги "Архитектура средневековья" несколько крепостей. Можно поваляться и почитать. А можно починить наконец маленькую кровать для Маринкиной куклы Тамары. А то он совсем забросил Марину: со Стаськой Грачёвым возится больше, чем с собственной сестрой.
Но эти мысли мелькнули между прочим, а главная мысль была все о том же — о вчерашнем.
— Папа, а тебе приходилось так?.. Ну, чтобы на тебя с оружием?
Отец улыбнулся:
— Было несколько случаев. Я же лесной человек... Один раз три мерзавца застрелили лосиху и — мало им еще! — хотели прирезать лосенка. Тут я на них и вышел. На моей стороне был закон, а на их стороне — сила. А что им закон, если у них шесть стволов, а у меня два? Долго мы стояли друг против друга, беседовали. Многими любезностями обменялись.
— Они отступили?
— Да, ушли в конце концов. Они меня знали. Понимали, что, если даже продырявят навылет, один ствол я успею разрядить и не промахнусь. А каждый из них считал, что его паршивая жизнь дороже лосенка, хотя, по-моему, ошибался.
— А их нашли потом?
— Нашли. Я же их знал. Трудно было доказать, что именно они стреляли в лосиху, но ничего, доказали... А потом я не выдержал и признался им, что у меня в стволах патронов не было. Вот они локти кусали!.. Давно это было, еще ты не родился... А сейчас ты вон какой длиннющий! Ну-ка беги умываться, герой!
Серёжа задумчиво сказал:
— И ни капельки я не герой. Вот ни настолько. — Он показал ноготь.
Отец взъерошил ему макушку.
— Помнишь, ты мне про случай с ремнями рассказывал? — спросил он. — Вы тогда трех человек исключили... Ты рассказываешь, а я все время чувствую: какая-то мысль тебя грызет.
— Какая?
— А такая: "А что я сам-то делал бы на их месте? Не струсил бы?" Так?
— Так... — признался Серёжа.
— Ну вот. А теперь ты, по крайней мере, знаешь: не струсил, В общем, это был твой звездный час.
— Что было?
— Звездный час. У каждого человека бывают в жизни звездные часы. Это когда у него большая победа, или большая радость, или успех в трудном деле. В общем, торжество.
— А-а... — сказал Серёжа.
Торжества он не чувствовал. Победа — это конечно. Гордость. Но не торжество. И радости особой не было. И не очень-то хотелось вспоминать, как Гусыня сидел на корточках, держась за разбитое лицо. И как бледно улыбался Гаврик, взмахивая поднятыми руками... Лучше бы совсем не было на свете этих кис, гусынь, гавриков. Ну что они за люди? Что им надо на свете? Почему они мешают жить другим? Ну что они, из племени людоедов или с другой планеты? Живут вместе со всеми. Наверно, на первомайские парады, как нормальные люди, ходят и те же песни поют. Некоторые даже пионерские галстуки носят. И когда кино про войну смотрят, не за фашистов же они болеют!
Но спорить с отцом Серёжа не стал, только спросил:
— А у тебя были звездные часы?
— Конечно, были, — без улыбки сказал папа. — Когда мы добились, чтобы район Черного озера объявили заповедником. Не представляешь, какой был бой, четыре раза пришлось нам с дядей Володей в Москву вылетать... А еще когда взял первый приз за стрельбу на круглом стенде. Это в шестьдесят четвертом году... А еще... когда твоя мама согласилась выйти за меня замуж.
Они помолчали.
— Па... — сказал Серёжа. — А Кузнечик влюбился в Наташку.
— Надо же... Ну ты смотри над этим не смейся.
— Разве я смеюсь? Я сегодня к нему сбегаю, ладно?
Генка сидел с ногами в кресле, в обнимку с гитарой. Он опять был как настоящий кузнечик. Большой кузнечик с обмотанным горлом.
Ух как он обрадовался! Вскочил, сунул ноги в тапочки, завернулся в длинный мохнатый халат и зашлепал к Серёже.
А подойдя вплотную, тихо сказал:
— А я все знаю.
— Откуда?
— Наташа утром приходила.
— Все девчонки одинаковы, — ворчливо заметил Серёжа. — Язык на привязи не держат.
Но в глубине души он был рад, что не надо от начала до конца рассказывать опять эту историю.
— Ты не обижайся на нее, — попросил Кузнечик. — Она знаешь как за тебя волнуется!
— Теперь-то уж чего волноваться?
— А все равно... И еще она за Стаську беспокоится. Он какой-то пришибленный.
— Перепугался. Я и то чуть не помер, когда этот тип с финкой появился.
Генка поежился:
— Я бы точно помер.
— Ты? Вот уж чушь-то, — искренне сказал Серёжа.
Генка сипло, словно вспомнив, что у него ангина, произнес:
— Если бы чушь... Это ведь не на гитаре тренькать.
— Да перестань ты! — прикрикнул Серёжа. — На гитаре... Тот парень в Чили, Виктор Хара, тоже был с гитарой, а не с автоматом. А эти сволочи ему руки отрубили и голову размозжили прикладами. Сам, наверно, слышал...
— Сравнил... — вздохнул Кузнечик. Поддернул подол у халата и опять полез в кресло.
— Ну и сутана у тебя, — сказал Серёжа. — Как у кардинала Ришелье.
— Это Сашин халат, боксерский.
Саша, Генкин брат, был неуловимой личностью. Он окончил физико-математический факультет и работал в какой-то "очень интересной" лаборатории. Серёжа видел его лишь один раз, мельком, потому что дома Саша только ночевал. Да и то не всегда. Кроме того, он часто уезжал: то в Новосибирск, в Академгородок, то в Москву.
Но все дома у Генки было связано с братом Сашей: книги на самодельных стеллажах, боксерские перчатки на гвозде, индейская маска, привезенная из Чили, морские карты на стенах. На картах были налеплены почтовые марки с кораблями всех времен и стран. Это так необыкновенно Саша и Генка собирали коллекцию.
Раньше карт было четыре. А сейчас осталось три. На месте четвертой — английской карты с изображением порта Александрии — темнел пустой квадрат.
— Куда Александрию девали? — поинтересовался Серёжа.
— Митьке отдали. Он вчера пришёл и как прилип к этим картам, так больше ни на что другое не смотрел. Поразговаривает, поразговаривает, а потом опять к ним... Вот так. Он, конечно, сперва отказывался изо всех сил...
— Там ведь кубинская серия с парусниками была, — вспомнил Серёжа.
— Была... Митька два апельсина притащил. Хочешь?
— Лопай сам. Ты больной.
— Никакой я не больной! Это врач выдумывает! Все равно завтра в клуб пойду!
Серёжа внимательно поглядел на него и понял: в самом деле пойдет. А может, это и лучше. А то от одиночества можно сильнее заболеть.
— Слушай, Кузнечик, — ласково сказал он, — я тебя очень прошу: не рассказывай завтра об этом деле в клубе. Хорошо?
— Ну... хорошо, — слегка растерянно отозвался Генка. — Только зря ты так. Это уж не скромность, а черт знает что.
— А я не из-за скромности. Просто хочется, чтобы завтра все было как всегда. А то начнутся разговоры, расспросы... Если тридцать девять человек начнут расспрашивать, тут хоть кто завоет.
— Сорок, — сказал Кузнечик. — Мосин, видимо, вернется.
— Как так?
— Митька рассказал. Мосин поймал после уроков Лысого, прижал к стенке и говорит: "Гони обратно ремень". Лысый, конечно, запсиховал: "Я сейчас наших позову!" Мосин говорит: "Зови. Пока зовешь, я тебя в стенку вколочу, будут стамеской выковыривать". Тут прибежал приятель Лысого по кличке Бобочка. Начали они с Мосиным разговаривать нахально. И вдруг подходит Андрюшка Гарц... Они же все вместе в сорок шестой учатся... Подошел да без всяких слов ка-а-ак вделает Бобочке портфелем по хребту. Тот сразу в бега...
— Ай да Андрюшка! — со смехом сказал Серёжа. — А я ему, бедному, в среду наряд вне очереди вклепал, за то что нашивка еле-еле на рукаве держится.
— Ничего, он не обидится... Ну вот, Бобочка — драпать. А Мосин и Гарц стали беседовать с Лысым. Он начал врать, что нету ремня, сменял кому-то. Мосин тогда отобрал у него сумку и говорит: "Принесешь ремень — отдам".
— Принес?
— Куда он денется? А вчера Мосин ремень нацепил и пришёл в клуб. Записываться опять.
— Надо взять, — сказал Серёжа. — Он все-таки парень хороший. Не то что Сенцов, шкура такая... Правильно я ему вчера врезал.
— Сенцову? За что?
— Разве Наташка не сказала?
— Нет. Да она вообще запутанно рассказывала. Больше охала, чем говорила. Ну-ка давай рассказывай подробно.
В воскресенье с утра Серёжа пришёл в клуб. Там было весело, спокойно и хорошо. Олег в спортзале проводил с Данилкиной группой внеплановые соревнования — на личное первенство среди барабанщиков. Впервые участвовал Вадик Воронин. Правда, вне конкурса. Его братья в кают-компании рисовали эскизы костюмов для фильма "Три мушкетера". Андрюшка Гарц приставал к ним:
— А почему д' Артаньян в валенках? Разве бывают валенки со шпорами? И штаны у него современные.
— Это чтоб смешнее, — терпеливо объяснял Валерик Воронин.
— А почему он верхом на палке, а не на лошади?
— Тебе же говорят: чтобы смешнее было. Это же фильм-шутка. Будто игра.
— С лошадью все равно лучше.
— А у тебя есть лошадь? — рассердился второй художник, Вовка. — Если есть, веди сюда. Если нет — отцепись.
Лошади у Андрюшки, видимо, не было, потому что он отцепился.
Кузнечик сидел в тепле, у батареи, тренькал на гитаре и заглядывал в бумажку со словами песни о горнисте и всадниках.
Пришёл Андрей Ткачук, сказал, что вчера гонял шайбу на застывшем пруду и, конечно, провалился. Хорошо, что неглубоко, по колено.
Володя Огоньков на подоконнике чинил заезженный кинопроектор. Оторвался на минуту и спросил у Серёжи:
— Ты, говорят, модель крепости строишь?
— Макет. Не крепости, а замка.
— А его можно будет в фильме снять?
— Он же маленький.
— А мы бы его близко сняли. На экране будет большой, как настоящий. Дашь?
— Ну и вопросы ты задаешь, — обиделся Серёжа. — Неужели не дам?
...Вечером он сел доделывать висячий мост. Цепи сделал из цепочки от старых часов с гирями, а поперечный настил — из крашенных в коричневый цвет спичек. Мост получился что надо. Снимай хоть на "Мосфильме"
Серёжа направил на замок свет настольной лампы и лег на кровать.
Белые башни, зубчатые стены с тонкими карнизами и выступами светились, как под южным солнцем. Оранжевые кусочки картона казались издалека настоящей черепицей. Синий краб таинственно поблескивал над полукруглой аркой ворот. Это было похоже на сказку.
В последнее время все чаще думал Серёжа о старых-старых городах, где под горбатыми мостовыми пролегли подземные ходы, а в сводчатых подвалах библиотек не до конца разобраны желтые свитки и хрустящие от древности книги. О заросших буграх со следами оборонительных стен, где еще можно отыскать ржавые клинки и ядра. Об остатках крепостей и о серой полыни, в корнях которой прячутся осколки византийских ваз и монеты с профилями забытых императоров. Об острове Пасхи, о ступенчатых пирамидах Южной Америки... Тайны, упрятанные в глубину земли, в заросли и камни, казались ему живыми. Они ждали открытий, как пленники ждут освобождения...
Понедельник в школе прошел спокойно. После уроков Серёжа вышел на улицу и увидел тетю Галю. Она недалеко от школы гуляла с Ноком.
— Меня ждете? — с мягким упреком спросил Серёжа.
— Просто гуляем. Нок все принюхивается, не идешь ли ты. Вот и решили пойти навстречу.
— Не надо меня встречать. Ну честное слово, ничего со мной не случится.
Во вторник вечером "случайно" мимо школы проходил отец и тоже встретил Серёжу. Тот лишь вздохнул.
В среду Серёжу вызвали с третьего урока. В кабинете директора сидели двое мужчин. Один — в коричневом костюме, с узким, как топор, лицом и черными внимательными глазами. Второй — в мягкой куртке, невысокий, полный. Анатолия Афанасьевича не было, зато присутствовала завуч Елизавета Максимовна.
Мужчина в куртке попросил:
— Серёжа, будь ласков, расскажи, как было дело в тот вечер.
Серёжа вопросительно глянул на Елизавету Максимовну. Она сухо сказала:
— Это из милиции.
— Я же рассказывал в милиции.
Человек в куртке терпеливо объяснил:
— Я понимаю. Но меня там не было, а следствие придется вести мне. Хочется самому послушать. А кроме того, ты сгоряча тогда мог что-нибудь забыть. Постарайся сейчас изложить подробненько, в деталях.
Серёжа начал рассказывать.
Елизавета Максимовна перебила:
— Извините, у меня урок. Мне прислать кого-нибудь вместо себя?
— Как хотите, — сказал полный мужчина.
— Я слышала, что при допросе обязан присутствовать кто-нибудь из старших.
Следователь поднял на нее светлые глаза.
— Какой же это допрос? Допрашивают обвиняемых, а здесь наоборот.
Завуч попрощалась и ушла.
Серёжа заговорил опять.
Человек с острым лицом молча и быстро писал в черном блокноте. Следователь делал пометки на листе бумаги.
— Спасибо, — сказал он в конце. — Извини уж, что оторвал от урока... Вот и учительница ваша недовольна.
— Это завуч, — объяснил Серёжа. — Знаете что? Вы ей скажите, пожалуйста, в чем дело. А то она, кажется, думает, будто я в чем-то виноват.
Следователь засмеялся:
— Да что ты, она все знает. Но мы еще раз скажем, не волнуйся. Скажем как следует.
Вечером Серёжу никто уже не встречал. Прямо из школы он побежал в клуб, на линейку. На линейке приняли в кандидаты "Эспады" Леонида Мосина.
В четверг на первом уроке объявили, что в перемену состоится школьная линейка. Общая, всей второй смены. Это известие вызвало шум и удивление. Все понимали, что за десять минут линейку не проведешь. Значит, что-то важное случилось, если жертвуют уроками.
После звонка классы начали сходиться в зале. Шеренгами выстраивались вдоль стен. Гомон стоял, и колыхались на окнах шторы.
Потом все стихло. Притихли сразу и третьи, и четвертые классы, и шестые, и девятые. И малыши-второклассники. Вошла Елизавета Максимовна, а с ней — два милиционера.
Серёжа их сразу узнал. Один из милиционеров был хмурый капитан, с которым они беседовали в отделении, второй — лейтенант Серёжа.
Завуч и милиционеры прошли на середину зала.
У Серёжи от волнения засосало под сердцем. Он понял, что без него здесь не обойдется. Но что же будет?
— Ребята! — громким голосом начала Елизавета Максимовна. — У нас гости. Представители нашей славной милиции...
— Про уличное движение будут говорить, — раздался громкий шепот.
— Краснов! — безошибочно определила Елизавета Максимовна. — Хотя бы здесь воздержись от своих реплик. — Она повернулась к хмурому капитану: — Извините...
— Ничего, — сказал капитан и улыбнулся так, что Серёжа сразу увидел: он совсем не хмурый. Ни капельки.
Капитан шагнул вперед.
— Хочу я вам рассказать про двух славных и храбрых людей, — сказал он. — Про двух ребят. Они среди вас. Один еще совсем небольшой, это Валера Шагаев. А второй постарше — Серёжа Каховский. В пятницу на прошлой неделе эти ребята оказали нам большую услугу, помогли поймать преступника. Как это было, долго сейчас рассказывать. Вам потом на собраниях в классах расскажут. Я скажу только, что Валера проявил смекалку и быстроту: выскочил на дорогу и остановил машину с нашей оперативной группой. А Сергей, столкнувшись с преступником, вел себя как настоящий мужчина. В общем, храбрые люди... Вот Елизавета Максимовна говорила, что директор школы готовит им приказ с благодарностью...
— К сожалению, Анатолий Афанасьевич сейчас на совещании в облоно, — перебила завуч. — Он прочитает этот приказ по школьному радио. Мы готовим специальную передачу.
— Это хорошо, — сказал капитан. — А мы... Короче говоря, от милиции есть для этих ребят подарок. Раньше за храбрость награждали именным оружием. Ну, а для вас главный фронт — учеба. Вот мы и решили, что для учебы тоже хорошее оружие не помешает. Давайте-ка, лейтенант...
Лейтенант расстегнул портфель и достал две плоских черных коробки — большие готовальни.
— Валере-то еще, наверно, рановато ею пользоваться, но в будущем пригодится, — сказал капитан.
Серёжа стоял, как назло, в первой шеренге и видел сотни глаз, которые разглядывали его. С любопытством. С дружеским пониманием. С изумлением. С завистью. А сзади удивленно и обрадованно шептали что-то одноклассники. Кто-то разик уже весело трахнул его между лопаток.
От неловкости Серёже хотелось спрятаться за вторую шеренгу. Но чувствовал он и радость. Только в радости было беспокойство. Это сверлила его мысль, которая появилась еще вчера. Мысль о случайности.
А вот Валеру Шагаева ничто не беспокоило. Его красивое лицо сияло счастливой и гордой улыбкой.
"Стаське наверно обидно", — подумал Серёжа. Отыскал Стасика глазами. Тот стоял понурый и, кажется, очень бледный. Это сильно испортило Серёже радость.
— Валера Шагаев и Серёжа Каховский, подойдите, пожалуйста, — позвал капитан.
Они подошли. Капитан вручил им готовальни. И он, и лейтенант каждому пожали руки. Лейтенант незаметно подмигнул Серёже.
Валера громко сказал:
— Большое октябрятское спасибо!
В строю засмеялись.
Серёжа тоже сказал спасибо, но тихо и неуверенно. Когда он подошел к своей шеренге, его окликнула Татьяна Михайловна. Она стояла рядом с ребятами.
— Каховский! Что же ты не поблагодарил как следует?
Серёжа повернулся к середине зала.
— Спасибо, — произнес он теперь уже громко. И подумал: "Сказать или не сказать?" Сказать было нужно. Сейчас. Чтобы слышали все. Сказать о том, что беспокоило его. Но страшновато было.
"Три. Два. Один..." — отсчитал он. И повторил:
— Спасибо. — Затем твердо добавил: — Но это была случайность.
Прошелестел по шеренгам удивленный шумок. А Серёжа продолжал. Все громче и звонче:
— Случайность! Ведь провожать их должен был не я, а Наташа Лесникова. Она у них вожатая. И что было бы тогда?.. Или даже пускай я, но если бы мне рейка под руку не попала? Или если бы я не знал, как ею действовать? Тогда что?.. Я думаю, не надо малышей задерживать допоздна, вот и все.
Настала тишина. В ней были растерянность и удивление. И вдруг щелкнули одинокие аплодисменты. Они словно прорвали плотину. Сработала привычка: раз окончена речь, надо хлопать. Под шум аплодисментов Серёжа встал в строй.
Елизавета Максимовна подняла руку и объявила, что линейка закончена.
Классы начали расходиться, и строй рассыпался. Серёжу догнала Татьяна Михайловна.
— Ты и здесь не мог обойтись без скандала, — сказала она не то что с упреком, а скорее удивленно.
— Вы не обижайтесь, Татьяна Михайловна. Я просто не удержался... Но я же правду сказал.
— Смешно даже, Серёжа. Ты думаешь, что один о маленьких беспокоишься? Мы об этом еще в субботу на педсовете говорили. Не надо считать, что ты умнее всех.
Серёжа так не считал и промолчал. Татьяна Михайловна отошла.
Его обгоняли ребята. Оглядывались. Одноклассники хлопали по спине и называли Гераклом.
Пробежала Наташа. Крикнула на ходу:
— Это я начала аплодировать! Цени.
Одна девчонка из девятого "Б" сказала другой громким шепотом:
— Симпатичный.
"Ну и жизнь, — подумал Серёжа. — Даже дурами не обзовешь, сразу скажут: воображает".
Кто-то взял его за плечо. Это был капитан.
— Ты уж извини, — сказал он. — Неудобно после торжества, а надо все равно один вопросик уточнить.
— К завучу пойдем? — спросил Серёжа. И подумал: "Неужели ругать будет за мое выступление?"
— Да нет, здесь поговорим. Только пусть народ схлынет... А завучей я до сих пор боюсь.
Он, как мальчишка, уселся на подоконник. Улыбнулся.
— Совсем будто в детстве. Выгонят, бывало, из класса, сидишь так в коридоре и гадаешь: "Потянут к завучу или обойдется?" А чего боялся? Завуч Вера Константиновна добрейшая женщина была... В блокаду погибла в Ленинграде...
Наконец коридор опустел. И в это время подошел лейтенант Серёжа.
— Ну что, Георгий Матвеевич?
— Не говорили еще, — сказал капитан. — Сейчас... Вот какое дело, Сергей... Может быть, и трудно вспомнить, но постарайся. Как выглядел нож? Говоришь, свет на него падал? Ты сразу не отвечай, подумай, если не помнишь.
— Да помню я! — воскликнул Серёжа. И, как на фотоснимке, увидел снова короткие пальцы Гаврика с выпуклыми грязными ногтями и блестящий клинок. Рука и нож словно светились в темноте.
— Он такой... Короткий. Тяжелый... Ну, по виду тяжелый. По-моему, самодельный...
— Почему ты так думаешь?
— У него медная перекладинка, а на ней следы от напильника. Похоже, что вручную сделали.
— Ты все это заметил? — усомнился капитан Георгий Матвеевич.
Серёжа кивнул.
— Это бывает в такие моменты, — вмешался лейтенант. — В прошлом году, когда Пеликан мне в пузо "вальтер" навел, я тоже царапину на стволе заметил.
Георгий Матвеевич усмехнулся:
— Два Серёжи, две геройских... фигуры.
Лейтенант Серёжа, кажется, обиделся.
— Я же для пользы дела вспомнил.
— Для пользы дела продолжим разговор. Скажи-ка, Сергей, а какое было лезвие?
— Клинок? Он плоский. С двух сторон заточенный. А конец некрасивый какой-то. Как у тупого утюга.
— Клинок с желобком?
— Нет, — уверенно сказал Серёжа. — Без желобка.
Георгий Матвеевич и лейтенант переглянулись.
— А какая ручка? — спросил капитан.
— Ручку я плохо помню, ее пальцы закрывали. Почти... Но, по-моему, пластмассовая. Знаете, бывают такие, из разных кусочков...
— Все точно, — сказал лейтенант. — Ну и глаз у человека!
— Да, — подтвердил Георгий Матвеевич, но как-то невесело.
Серёжа удивленно посмотрел на одного, на другого и вдруг сообразил:
— Значит, нашли?
Капитан кивнул:
— Нашли. Только пока это, Сергей, между нами.
— Конечно! А где нашли?
— Целая история. Отец Касьянова сам к нам принес. Не хочет, чтоб сынок в колонию попал. А сынок уже с Гавриловым оказался связан.
— А что за Касьянов?
— Ну, этот... Киса.
— Непонятно, — удивился Серёжа. — Когда Киса успел нож схватить?
— А он и не хватал... — вмешался лейтенант.
Георгий Матвеевич остановил его взглядом.
— Не все сразу... Спасибо, Сергей. Тебе ведь на урок надо?
Серёжа сразу пригорюнился.
— Что? Не хочется? — спросил капитан. — Уроки — вещь необходимая.
— Да не в уроке дело... Сейчас войду в класс с этой коробкой, и все опять на меня уставятся. Шуточки начнутся: "Ура, герой пожаловал..."
— А, вот в чем дело. Ну ладно, возьму грех на себя. Сорок минут у нас есть. Может, нам в кафе "Пингвин" заглянуть? Там пломбир с земляникой, у меня к нему давняя слабость. Ты на это как смотришь?
Серёжа смотрел положительно и не сумел это скрыть.
— Вот и хорошо, — сказал капитан. — А лейтенант Ковалевский не пойдет в кафе "Пингвин". Лейтенанту Ковалевскому на дежурство пора. Грустно бедному, а делать нечего — служба.
— Где мне угнаться за капитанами, — сказал лейтенант Серёжа. И мстительно добавил:
Как-то раз два капитана
Подались до ресторана.
Первый прогулял урок,
А второй со службы сбег...
— Ты поговори, поговори с начальством! — пригрозил Георгий Матвеевич. — Я тебе покажу, как эпиграммы сочинять. Со мной шутки плохи, я тебе не Пеликан с "вальтером".
Кафе было недалеко, за углом, и Серёжа не хотел было одеваться.
— Простынешь, герой, — забеспокоился Георгий Матвеевич.
— Что вы! Я закаленный. А если одеваться да раздеваться, можно не успеть.
— Успеем. Учитывая сложности момента, я использую служебное положение и пролезу в кассу без очереди.
Но лезть без очереди не пришлось, в кафе было пусто.
Георгий Матвеевич взял два пломбира и скомандовал:
— Налегай.
Серёжа налег.
Когда он почти доел свою порцию, Георгий Матвеевич спросил:
— А тот парнишка, Стасик... Он товарищ твой?
Серёжа смутился.
— Ну... наверно. Раз уж так получается. Понимаете, он все время в разные истории влипает, а мне приходится его вытаскивать.
— Плохо. Я ведь сначала думал, что он так, случайный попутчик.
— А что случилось? — встревожился Серёжа.
— Что случилось... Не должен был я тебе это говорить, да все равно узнаешь. Касьянов, чтобы оправдаться, всем приятелям уже раззвонил. Да и на суде скажут... В общем, Стасик этот маленький, глупый... Когда нож упал рядом с ним, он его в сапожок сунул. Так и ушел. А утром Кисе его унес, вот какое дело.
— Зачем? — ошеломленно спросил Серёжа.
— Кто же его знает? Может быть, сначала себе взять хотел — вещь красивая, блестящая, — а потом испугался. А может быть, с Кисой подружиться пожелал. Не понять. Его ведь не допросишь как следует: чуть чего — и в слезы.
Серёжа молчал целую минуту. Потом стиснул кулаки и тихо сказал:
— Если бы я знал, что он такой...
— А что бы ты сделал? — перебил Георгий Матвеевич. — Какой бы он ни был, он еще клоп. Я вот чего боюсь: как бы не стали к нему лезть с разными дразнилками, если про эту историю в школе узнают. Потому тебе и сказал заранее. Уяснил?
Серёжа машинально кивнул.
Мороженое было безвкусным и скрипучим, как замешанный на воде песок.
