Пробитое стекло
1
Товарный состав неспешно ехал по высокой насыпи через болотистую равнину. Над круглыми грудами кустов, над камышами и зеркальцами воды сновали темно-серые птички. Может быть, кулики?.. Витька сидел на порожнем ящике у левого борта платформы. Эта задняя открытая платформа была пуста, лишь перекатывалась туда-сюда гулкая жестяная канистра.
Слева и впереди открывался Реттерберг. Белые с разноцветными крышами коттеджи предместий, за ними блестящее на солнце стеклянное многоэтажье. Зеленая гора со старинной крепостью, иглы антенных вышек, маленькие на фоне небоскребов колокольни и средневековые башни...
Болото кончилось, потянулся луг. Насыпь стала делать плавный поворот, путь пошел на подъем. Состав сильно замедлил ход. Витька перебрался на подножку и прыгнул. Съехал на кожаной заплате по ровной траве откоса. И пошел через луг, путаясь кроссовками в низком клевере и раздвигая стебли высокого прянника — похожего на иван-чай, но с белыми цветами, которые разбрасывали густую пахучую пыльцу. Летали бабочки, что-то звенело в траве.
...После судебной реформы, скоропалительно проведенной правительством Западной Федерации, после всеобщей амнистии и отмены обязательных биоиндексов отец перебрался из таверны “Проколотое колесо” в Плоский квартал — старое предместье, которое треугольным мысом втыкалось в луговые окрестности Реттерберга на юго-западе.
Зачем он переехал? Кто его знает. Может, не хотел осложнять жизнь Киру, хозяину “Колеса”. Может, что-то вышло между ними (хотя едва ли: Кир на отца чуть не молился). Может, отцу и правда удобнее работать на новом месте? Хотя чем удобнее-то? Квартира маленькая, на верхнем этаже пыльного двухэтажного дома — комната да кухня. И делать все приходится самому, а в “Колесе” Анда помогала, дочка хозяйская. И безопаснее там было. Отец говорит: “Какая сейчас может быть опасность? Реформа же! Вот и уланский корпус передали в ведение муниципалитетов. И экран у меня к тому же...”
Экран — это конечно. Могучее защитное поле силового генератора с принципом действия, который неизвестен здешним властям и ученым деятелям. Да ведь на него энергии не напасешься...
Луг закончился, Витька прошел через квартал дощатых домишек с огородами и пленочными теплицами. Это были остатки знаменитого раньше “Деревянного пояса”, где обитал всякий сомнительный люд. Местные пацаны с неулыбчивыми лицами играли на немощеной дороге в “банки-обручи”. На Витьку смотрели без дружелюбия, но не приставали. Знали уже.
Потом потянулась Сухоречная улица с дешевыми кино, мастерскими и магазинчиками в первых этажах старых домов, чахлый сквер с громким названием “Сад принцессы Анны”, а за сквером показался угловой дом, где и жил Михаил Алексеевич Мохов — эмигрант, частный экспериментатор, паспорт-браслет номер такой-то, индекса не имеет.
Вход был отдельный — на узкую деревянную лестницу. Витька, слегка нервничая, набрал на двери сложный семизначный код плюс еще две цифры — свой позывной, — чтобы отец не кричал через динамик: “Кого там несет?”
На лестнице пахло пылью давно не мытых ступеней. Дверь в комнату была приоткрыта. Отец оглянулся на шаги. Он сидел у обширного (и очень старого) стола, заваленного пленками, программными дисками и бумагами. На столе горела желтая лампа, окно было завешено черной шторой, в дырку на ней пробивался колючий лучик.
– Ну-с, — без особой ласковости произнес Мохов-старший. — Ваше сиятельство явилось. Как всегда, раньше графика... Чем обязан?
Витька скинул кроссовки. Сел на узкую кровать, привалился спиной к штукатурке. Поставил пятки на край жесткой постели (в правой опять толкнулась боль). Обнял белые от пыльцы прянника колени, взглянул из-за них на отца. Тот, как обычно, всклокочен и небрит. Густо-густо, гораздо заметнее, чем раньше, блестит в щетине седина.
– Ну... чего прискакал-то? — спросил отец уже мягче.
– Соскучился, — сказал Витька тихо, но с вызовом.
– Уж будто бы... — пробубнил отец. И отвернулся к столу.
Витька вздохнул, подошел. Взял отца за плечи, грудью прилег на его костлявую спину. Почесал ухо о его колючую щеку. Прежде чем отец к этому как-то отнесся, шагнул в сторону. Взял наугад со стола листок с отпечатанными строчками. Забормотал с понимающим видом:
– “Соединение пространств и возникновение эффекта перехода вовсе не есть результат деформации Кристалла и предвестие всеобщего космического краха, как то пытаются представить нам господа из Института философии. Это, наоборот, логическое следствие развития Вселенной, которая в результате своего совершенствования обретает новые формы и свойства... Логично то, что первыми носителями этих свойств в человеческом сообществе являются дети, не отягощенные консерватизмом и так называемым “житейским здравомыслием”...”
– Ну и как? Все понятно? — ехидно поинтересовался отец.
– Ага... Только ерстка.
– Что-что?
Витька хихикнул.
– Такое новое слово. Центр требует, чтобы в отчетах, когда объясняют всякие новые явления, было написано: “Если рассматривать с точки зрения теории Кристалла”. Сокращенно: ЕРСТК, “ерстка”... Скицын теперь чуть что, сразу говорит: “Ерстку вам в поясницу”.
При имени Скицына Мохов-старший демонстративно поморщился. Мохов-младший демонстративно этого не заметил. И посоветовал:
– Вот и здесь напиши “ерстка”. На всякий случай.
Михаил Алексеевич почти искренне вскипел:
– При чем тут я? Ты что, считаешь, это моя статья?! Такая ахинея! Это бредятина некоего Корнелия Гласа, который усматривает спасение мира только в будущих поколениях... В таких шалопаях, как ты...
– Ну и что? — Витька дурашливо крутнулся перед отцом на пятке (скривился). — Можно и спасти... А Корнелий Глас — это который привел тогда в “Колесо” ребят, а сам с ними не пошел? Он теперь командор? — Витька потянул новый лист.
– Никаких командоров нет, это чушь... И не лапай бумаги!
– Жалко, что ли?
– Не жалко, а незачем голову забивать. Все равно не поймешь.
– Ох уж... Скицын всегда дает читать отчеты. И ничего, разбираюсь...
– Ха! — сказал Михаил Алексеевич и хлопнул себя по коленям. — Он разбирается!.. На том, на вашем уровне это немудрено! Велика наука! Там все, даже твой ненаглядный Скицын, строят базисную теорию на детсадовской схеме пространства-времени, где время есть четвертое измерение! Хотя даже первокласснику должно быть ясно, что время не есть измерение в прямом смысле. А четвертым, пятым, десятым измерениями являются многовариантности развития, возрастающие по степеням, равным... Тьфу... Ладно, вырастешь — поймешь...
– Я и сейчас кое-что понимаю, — тихо сказал Витька. — Может, по-своему только...
– Понимаешь? Прекрасно! — Мохов-старший оттолкнул стул, скакнул к панели большого, во всю стену, нейрокомпьютера. — Возьмем простейший вариант. Многовариантность одного явления — горизонтальная ось. Бесконечность самих явлений — вертикальная... А, черт, опять заедает включение...
Витька украдкой зевнул. Зевок, однако, был замечен Моховым-старшим. Тот угас.
– Ладно... Если ты в чем-то и разбираешься, толку от этого...
– Па-а... — скучновато и осторожно сказал Витька. — Я и Скицына про это спрашивал, и Румянцева, и деда... Вообще, какой от этого толк? Ну, от всех изучений?..
– От науки?! — негромко взревел отец.
– Ну, ты не злись. Ты объясни. Зачем, если...
– А, понимаю! Зачем нужны научные теории, исследования и всякая возня “взрослых мудрецов”, если вы с приятелями без всякой науки шастаете по Сопределью! Так?
Витька повел плечом.
– Ты похож на обезьяну... — печально сказал отец. — Да-да, на обезьяну в джунглях, которая нашла оставленный там космическими пришельцами белковый синтезатор. Научилась давить на кнопки, и синтезатор выдает ей бананы. И она радуется, угощает других... Ну и что? Подвинет эта находка обезьянье общество в развитии? Освоят макаки устройство прибора, научатся сами делать синтезаторы? Вступят в контакт с пришельцами?
– Спасибо за “обезьяну”. — Витька снова устроился на кровати. Отец развернулся к нему со стулом.
– На здоровье... Кстати, ты думаешь, вы многого достигли? Ну, побывали в нескольких точках соседних граней. Полуостров, Поле, Луговой поселок... Это, кстати, лишь горизонтальная ось. Разные (и даже не очень разные) варианты развития одной цивилизации. Одинаковая культура, почти один уровень техники, сходные сюжеты мифов. И глупости человеческие одинаковы...
– А княжество? — сказал Витька.
– Ну... и что? Думаешь, другая ось? Просто каприз темпоральной петли. Возможно, этот князь — наш давний предок... Вернее, не наш, а, судя по этническим особенностям, твоего приятеля Радомира.
Витька вспомнил Матвея Радомира, по прозвищу Ежики... Какой он приятель? Они с этим пацаном виделись всего два раза... Хороший, конечно, парнишка. Главное, что счастливый. Случилось, что у него выслали в другое пространство мать, объявили ее умершей, а Матиуша запихали в спецшколу. А он не поверил, что мама погибла, пробился к ней, нашел. И вернулись они в свой дом, а враги их получили сполна... или не сполна? Про это всякое говорят. Но главное, что у Ежики опять есть дом и мама...
Ты чего это, Витька? Что вдруг так скребнуло по глазам?
Он опять спрятал лицо за поднятые коленки. Сказал глуховато:
– Я же вовсе не про то говорю... Совсем не про то... Я про тебя.
Молчали они с отцом с полминуты. Потом отец проговорил неохотно, почти боязливо:
– То есть... Что значит про меня? Мы про Юр-Танку, по-моему...
– Про тебя... Ведь все это можно изучать и там. У нас... Там сейчас такие новые блоки поставили. Уловители...
– Ах, уловители... — Отец заерзал. — Может, кому-то хочется и меня уловить? А зачем, скажи на милость, я там нужен? Опять слушать обвинения в дилетантстве?..
– Да вовсе нет! Наоборот, все говорят, что...
– Говорить там умеют... Пойми, если бы даже я хотел вернуться, я должен сначала закончить работу здесь. Иметь результаты... Вернуться туда без ничего? Хорошо бы я выглядел!
– Ты о себе думаешь... — уже сквозь слезы сказал Витька.
– А о ком же я должен думать? О Скицыне? О твоем любимом деде? Но он...
– Обо мне... — еле слышно проговорил Витька.
– Ну... — сразу увял отец. — В каком, собственно, смысле? Мы что, редко видимся? По-моему, ты и так... тут...
– Я же не могу быть здесь все время. Сам говоришь — чужая страна... И вообще...
– А зачем все время-то? Ну, повидались и... Собственно, искусственная какая-то проблема. Нет, я в самом деле...
– Ты не понимаешь, — выдохнул Витька. — Мне почти тринадцать... А детство, говорят, всего до четырнадцати. Ну, может, до пятнадцати, кто как растет. А я... так и не жил нормально... Чтобы окно светилось...
– Какое окно? — тихо спросил отец.
– Простое... Вот когда ребята на улице играют, и уже вечер, и отовсюду их зовут... кричат с балконов: “Иди домой, поздно уже!..” И вот они идут, и каждый смотрит на свое окошко...
Отец, слушая, как-то механически покачивал головой. Она то заслоняла, то открывала дырку в шторе: колючий лучик угасал и вспыхивал... Потом отец сказал скованно:
– Я не понимаю. Разве... у тебя дома что-то не так? Адам к тебе плохо относится?
– Он ко мне отлично относится. И к маме... — Витька запнулся, лбом лег на колени.
– Тогда какое же здесь “но”? — с ненастоящим раздражением спросил Мохов-старший. — Ты же явно не договорил.
Витька молчал.
– Кажется, я понимаю. Мама не так относится к Адаму... Но тебе-то, собственно, что?
Витька поднял лицо.
– Она... они то разъезжаются, то опять... Все время как на вокзале...
– Послушай, Виктор. При всех обстоятельствах жаловаться на мать — это последнее дело...
– А я не на нее, — хрипловато сказал Витька. — Я вообще... Жаловаться, конечно, ни на кого нельзя. На тебя тоже...
– Да на меня жалуйся сколько угодно! — почти обрадовался Михаил Алексеевич. — Хоть маме, хоть деду, хоть Святым Хранителям!.. Я знаю, что я никудышный отец, я кругом виноват и толку от меня никакого... Ну и тем более! Какая тебе со мной жизнь? Я холостяк, бобыль по натуре, я не то что о сыне, о себе заботиться не умею...
– Я бы тебе яичницу жарил... — шепотом сказал Витька. — С помидорами. Ты любишь...
– Ну... аргумент... — Отец старательно засопел.
– Ага... И чай вечером. Ты приходишь из лаборатории, а я...
– Есть обстоятельства, из-за которых я никак не могу уйти отсюда... Кстати, о яичнице! Небось лопать хочешь, а?
– Хочу, — безрадостно сказал Витька.
– Не дуйся, и пошли на кухню.
2
Кухня была маленькая. А с тех пор как Витька побывал здесь последний раз, в ней стало вообще не повернуться. Все углы, простенки и свободное пространство на полу были заставлены черными кубиками энергосборников, серебристыми импульсаторами и дополнительными нейроблоками. И еще всякими аппаратами, в которых Витька ни бум-бум.
Отец по-журавлиному шагнул через ящик с кабелями к холодильнику, дернул дверцу.
– Гм... Ни яиц, ни помидоров... Слушай, консервированная каша с говядиной есть. Хочешь?
– Не все ли равно...
– Отлично! Сейчас разогрею, пообедаем...
“Вернее, поужинаем”, — сердито подумал Витька, время Реттерберга отставало от времени “Сферы” на три часа, но уже и здесь вечерело.
Отец сказал:
– Ты тут не болтайся, я один управлюсь. Иди в комнату... Только не поднимай штору, у машины левый нейроблок закапризничал, свет он, видите ли, не переносит, псих такой...
Витька послушно ушел.
В комнате он потоптался, поморгал. Глаза все еще были мокрые. С дошкольных лет Витька знал примету: если вытирать слезы рукой — значит, они будут еще. А платка в карманах, конечно, не водилось. Витька подошел к окну, взялся за край мягкой ворсистой шторы. Она была туго натянута, закреплена внизу. Витька потянул край к лицу. Сверху сорвался, зацепил его по плечу и грохнул об пол гулкий цилиндрический карниз. В окно ударило вечернее солнце.
Отец перепуганно ворвался в комнату.
– Ведь я же просил!.. Я ее только сегодня повесил, временно, не закрепил еще, а ты...
Витька держался за плечо. Штора на полу, как живая, дергалась и уползала в щель карнизной трубы. Но Витька не смотрел на нее. Смотрел на стекло.
– Что это?
– Где?
– Вот это, — со звоном сказал Витька.
– Не видишь, что ли, — дырка... — бормотнул Мохов-старший.
Дырка была диаметром с копейку. Ровная, матовая по краям, с маленькими, как паучьи лапки, трещинками. И отец понимал, что Витьке известно, как получаются такие дырки. И что от объяснений теперь никуда не деться. Витька молчал и ждал. И кажется, даже слышно было, как звенят в нем нервные жилки.
– Чепуха... Давно это, на той неделе еще, — хмуро сказал отец. — Меня дома не было... Говорят, в квартале случилась перепалка: уланы и кто-то еще. Может, со своими же схватились, с теми, кто не хочет подчиняться муниципальной власти, такое иногда бывает тут... Вот и влетела случайная...
– А защита?! Поле?!
– Я же говорю — не было меня! А когда ухожу, поле убираю, переключаю на энергосборники. Не хватает же на все-то... Ну, ты чего нос повесил?
Витька, ослабевший и поникший, опять забрался на кровать. Есть уже не хотелось. Он сказал унылым шепотом:
– Зачем ты только перебрался сюда из “Колеса”...
– Здесь удобнее... И сколько можно жить нахлебником!
Витька знал, что отец нахлебником не был. Он им там, в “Колесе”, о-го-го сколько помогал! Может, ушел потому, что не хотел больше связываться с подпольем?.. Нет, он, конечно, не трус. Но он всегда говорил, что не его это дело — лезть в споры внутри чужой страны. Особенно когда занят наукой...
– Куда вляпало-то? — хмуро спросил Витька.
– А! Под потолок... Снизу же палили. Пробило старый конденсорный блок, я сразу выкинул...
Витька снова прошелся глазами по нагромождению приборов.
– Зачем тебе столько всего?
– Ну зачем... Во-первых, координация граней. Во-вторых, коплю энергию, вечная проблема. Без нее что? Пшик, а не импульс...
– А что за импульс?
– Что-что... Прокол! Должен же я наконец доказать, что это технически возможно! Своими силами! Не ползанье через локальные барьеры, а связь через прямой канал между гранями!
Витька незаметно пожал плечами.
И отец сразу понял, о чем он думает:
– Знаю, ты опять о ваших фокусах. Но невозможно же строить теорию на уровне мальчишечьей игры в догонялки-пряталки...
– А что даст этот твой импульс? — неохотно сказал Витька. — Ну, как это будет все выглядеть? В натуре?
– Это... Ай!
Из кухни понесло горелым. Отец метнулся туда. Витька хотел тоже... и передумал. Скакнул к пульту, надавил красный клавиш.
– Это ты, Витя? — дружеским баритоном спросил отцовский нейрокомпьютер. — Привет.
– Привет, Гектор... Тихо. Отвечай на дисплее. Что такое эксперимент с импульсом?
На экране зажегся вопрос:
“Имеется в виду опыт с кодовым названием “Разбитое зеркало”?”
– Почему “Зеркало”?.. Я не знаю... Ну, наверно, да...
Побежали зеленые строчки:
“Разбитое зеркало” — опыт, в результате которого с помощью энергетического импульса возникает связь между заданными точками двух параллельных пространств и становится возможным перенос из точки А в точку В материального тела. К сожалению, на данном уровне разработки возможен так называемый зеркальный эффект, который в случае нехватки энергии может стать единственным реальным результатом эксперимента. Именно так это...”
Раздались шаги отца. Витька даванул отключение, мигом устроился на кровати. Отец вошел, держа за краешки алюминиевую тарелку. Глянул на пульт, на Витьку.
– Шпионили, сударь?
– А чего... Нельзя, что ли, с Гектором поболтать?
– Ну-ну... Ладно, ешь. Подгорело немного, но, по-моему, съедобно.
У стола было не пристроиться. Витька, сидя на кровати, взял тарелку на колени. Взвизгнул, быстро поставил на одеяло: алюминиевое дно было горячим.
– Я рад, что ты повеселел, — заметил отец.
– Издеваешься, да? — Витька подул на колени, подобрал с одеяла в рот крошки, начал жевать подгоревшую гречку с жилками говядины. — Даже посуда у тебя не домашняя, а как у туристов... А я бы тебе нормальные тарелки купил. С цветочками...
– Опять ты...
– Па-а... А перенос материального тела в точку “бэ”... Значит, ты сам перенесся бы?
– Гм... — сказал Мохов-старший. — Не исключено.
– А если там что-нибудь не так? Вдруг заблудился бы?
– В родных местах не заблудишься...
– Ой... Значит, ты на “Сферу” импульс нацеливаешь?
– Ешь, не болтай...
– Эт-то хорошо! — Витька глотнул полную ложку горелой крупы, даже не поморщился. — Правильно... А обратно как? Прежним путем, по рельсам? Ой... или не надо обратно?
– Ешь!! — гаркнул отец.
– Ладно... А что такое зеркальный эффект?
– Все тебе надо знать... — Отцу, видать, было неловко за неожиданный вскрик. — Такое явление... — Он хмыкнул. — Когда окружающее пространство в точке достижения импульса меняется, как в зеркале... Например, нос твоего дорогого Скицына оказался бы скособоченным не влево, как обычно, а вправо...
– А зачем это?
– Да ни за чем. Побочный эффект.
– А нельзя послать пол-импульса, чтобы нос выправился? Не вправо, а по центру сделался?
– Не имеет смысла, — поддержал юмор отец. — Это же всего на несколько секунд. Потом все возвращается на круги своя...
“Возвращается” — это слово он сказал неосторожно. “Все возвращается, кроме тебя”, — подумалось Витьке, и он взглядом выдал эту мысль. Отец нервно сунул в карманы острые кулаки, отвернулся к окну с пробоиной. Сказал, не оглядываясь:
– Мама правильно говорила: ты весь в меня... И оба мы — эгоисты.
– Почему это?!
– Видишь ли... думаем прежде всего о себе. Ты говоришь: возвращайся, мне с тобой будет лучше. А я: мне лучше здесь...
– Я думаю о тебе... — сумрачно и дерзко сказал Витька. — Тебя здесь угробят.
– Не говори чушь... А если, скажем, поселились бы мы с тобой в “Сфере”? Или еще где-нибудь в тех краях... А дальше? Ты будешь по-прежнему шастать сюда, уже бесконтрольный и беспризорный. Все равно ведь не проживешь без своего ненаглядного Цезаря... А я буду изводиться из-за тебя больше, чем сейчас.
“Будто я сейчас “контрольный” и “призорный”, — усмехнулся про себя Витька.
– Чего из-за меня изводиться-то, — пробурчал он. — Ты же знаешь, я от любой беды уйду в один миг...
Конечно, и отец, и сам Витька знали, что это неправда. Не от всякой опасности спасет прямой переход. Даже если Витька один. А если с Цезаренком...
– Поражаюсь, что ты до сих пор не звонишь ему, — сухо сказал отец, словно уловил Витькины мысли.
“В самом деле! Что это я!..”
Витька отодвинул тарелку. Прыгнул к пульту.
– Не через компьютер! — рявкнул отец. — Что за мода дергать машину по пустякам! В передней телефон...
В темной и тесной, как чулан, прихожей висел старомодный дисковый аппарат. Диск ржаво попискивал при вращении. “Т-техника...” Наконец загудело, щелкнуло в наушнике. И ясный голос:
– Дом штурмана Лота...
– Чезаре!
– Витька! Ты здесь?
– Ага... Сбегаемся, ладно?
– Давай скорее!
Великие Хранители, все-таки хорошо жить на свете!
– Па-а! Я к Цезарю!
– Ясно. И конечно, до ночи...
– Я позвоню тебе...
– Я к тому, что ночью меня не будет. Надо в “Колесе” побывать, и вообще... дела всякие.
– Ну вот! Кто из нас “шастает”!
– Придешь, сразу включи защиту. Разогреешь ужин, поешь и ложись. На звонки не отвечай. И Гектора вруби. Если надо, я свяжусь через него...
– Да я лучше переночую у Цезаря!
– Но без фокусов...
– А ты... тоже.
– Ох, распустил я тебя.
– Ага... Алло, Чек! Я мчусь! Что? Конечно, там же!.. Слушай, тебе не кажется, что сегодня орал петух?.. Да?.. Тогда я еще быстрей!
