Храм Девяти Щитов
Корнелий снова повернулся к обитателю храма. От черной решетки и солнца в глазах плыли зеленые квадраты. Он лишь смутно различал фигуру священника. Тот был в сутане с короткой крылаткой и этой одеждой напоминал кардинала Ришелье из многочисленных серий о мушкетерах. Только без бородки и шапочки.
Судя по голосу и движениям, священник был молод.
— Успокойтесь, — произнес он с той же чистой и почти ласковой интонацией. — Здесь вам ничего не грозит.
"Значит, это правда! Слава Хранителям!"
Но тут же, разбивая надежду, грянули у входа голоса:
— Эй вы! Святые отцы! Выпустите этого!.. Который к вам прибежал! Живо!
Корнелий сжался, как пацаненок, застигнутый в чужом саду. Черные фигуры мельтешили за решеткой.
Священник, не меняя тона, сказал:
— Люди! Храм Девяти Щитов не выдает тех, кто ищет спасения от гибели. Это древний и незыблемый обычай.
— Иди ты знаешь куда! Не в игрушки играем!..
— Вы правы. Человек не игрушка. Особенно на пределе жизни.
Другой голос резче, но вежливее остальных произнес:
— Откуда вы взяли, что ему грозит смерть, святой отец? Это просто нарушитель уличного режима. Мы должны выяснить, почему он бежал.
— Человек теперь в храме, — возразил священник, — и все, что с ним случилось, должен сначала выяснить я. Таковы законы нашего учения.
— Эй ты, архангел в юбке! — заорали опять наперебой черные. — У нас свои законы! Сломаем решетку!
— Не советую к ней прикасаться. Может автоматически включиться напряжение. Идите за мной, друг мой. — Священник шагнул в сторону, за каменный выступ. Корнелий — со скомканными мыслями и на слабых ногах — следом.
Солнечная арка с решеткой и уланами сразу исчезла, отдалилась, голоса затерялись позади. Высокое, похожее на громадный грот с размытыми в сумраке стенами помещение обступило Корнелия сухой прохладой и дрожанием крошечных огоньков, которые, кажется, слегка потрескива ли. На подступающих временами арочных сводах и квадратных колоннах виднелись неразборчивые фрески. Сквозь тонкие подошвы давил на ступни выпуклый узор чугунных плит.
А священник шел впереди, словно не касаясь пола, — легкий, в шелестящем шелке.
"Прелат", — подумал Корнелий. Это слово было из старых книжек о рыцарях, монахах и трубадурах. И в то же время чудилось в нем что-то летящее... Как чудно: всякая случайная мелочь лезет в голову в такой момент. Насколько же многослойны человеческие мысли.
Сутана священника полыхнула у близкого светильника вишневым отливом.
— Входите. — Священник открыл маленькую полукруглую дверь, закрашенную неясной картиной. Корнелий оказался в сводчатой келье без окон.
Это была самая настоящая келья — со стенами из тесаных камней, с витой решеткой в небольшой квадратной нише, в глубине которой горела ярко-белая лампа. С узкой черной постелью и дощатым столом. Предельно чужими казались тут большой стереоэкран и пульт великолепного суперкомпьютера "Интер-генерал". Откуда-то тянул ветерок с полынным запахом.
Священник показал на постель:
— Сядьте или прилягте. Вам надо прийти в себя.
Корнелий сел. "А ведь я спокоен", — подумал он. То ли от этой прохлады и горьковатого запаха, то ли просто от резкого упадка сил, он в самом деле чувствовал, что страх его растаял. Пришло усталое ощущение безопасности и покоя. Казалось, что по храму он шел долго-долго, словно это была целая страна гротов и пещер, выбитых в глубине исполинской горы. Зарешеченный вход и преследователи остались далеко-далеко.
Священник протянул тонкий стакан с мутноватой жидкостью. Питье было в меру холодным, кисловатым, со вкусом каких-то полузнакомых ягод. От него сделалось еще лучше, перестала кружиться голова.
— Благодарю вас, святой отец.
Священник улыбнулся:
— У нас не приняты такие обращения, мы не претендуем на святость. Меня зовут настоятель Петр. Вашего имени я не спрашиваю пока.
Сутана отбрасывала вишневые блики. Лицо настоятеля Петра было теперь хорошо различимо. Он оказался не таким уж молодым. Скорее всего, ровесник Корнелия. Но что-то мальчишечье проскальзывало в лице. Оно мало вязалось с одеждой и чином священнослужителя — вздернутый нос, редкие бледные веснушки, короткая светлая прическа, большие подвижные губы. Корнелий встретился с настоятелем глазами и поежился от неожиданного стыда.
— Я, наверно, похож на растрепанного петуха, который еле удрал от кухарки с ножом...
Настоятель Петр подвинул себе деревянный табурет, сел в трех шагах. Сказал мягко:
— Вы похожи на человека, спасшегося от гибели... Я не спрашиваю вашего имени, — повторил он. — Однако должен спросить: что же с вами произошло? Служители храма Девяти Щитов обязаны знать, кому помогают. Нет ли на человеке такого зла, когда он не заслуживает спасения... Должен сказать сразу, что в этом случае я тайно выведу вас в город и предоставлю собственной судьбе. Учение Хранителей зовет к добру и защите, но не признает всепрощения...
Корнелий сидел, упираясь ладонями в край постели. Смотрел то в лицо священника (приятное и словно бы слегка знакомое), то на свои колени — к немнущейся ткани брюк пристали частые колючки. Ему было хорошо и спокойно.
— Нет, настоятель Петр. Не думаю, что я злодей. И грешник не больше других. По крайней мере, последний мой грех ничтожен — не там я перешел дорогу... Я расскажу...
Он рассказал все. Оставил только в стороне историю своей воспитательской должности. Не потому, что его что-то смущало, а для краткости. Сказал, что просто безнадежно томился в тюрьме после неудавшейся казни. По сути дела, это была правда...
— А как вы оказались на улице?
— Я... Да просто вышел. До ближней лавки. Уланы привыкли ко мне, видимо, считали за служащего. И тут опять этот свисток. Задумался, перешел не там. Что-то сорвалось во мне, я побежал.
Настоятель Петр встал, сжал в ладонях курносое лицо, помолчал. Сказал совершенно неподходящее для священника:
— Черт знает что! С этой машинной цивилизацией мы дошли до полного идиотизма. Но, оказывается, сам этот идиотизм обретает свойства закономерности. Аномалия в главном русле развития. Словно в формуле, где поменялись числитель и знаменатель...
Корнелий, не понимая, молчал.
— Что же я могу для вас сделать? — Настоятель Петр задумчиво смотрел на Корнелия.
— Не знаю... — Страха у Корнелия все еще не было, но быстро возвращалось уныние. — Как ни смешно, а тюрьма была самым безопасным местом. Теперь деваться некуда. Не могу же я поселиться у вас навечно.
— Случалось и такое, — рассеянно отозвался настоятель Петр. — Правда, в старину. Однако это не выход. Сменить одну тюрьму на другую, только с более долгим сроком. К тому же нет уверенности, что нынешние власти долго и всерьез будут соблюдать закон об убежище...
— Вы сказали, что можете тайно вывести меня в город. Я вернулся бы... на старое место.
— Вам этого хочется?
— А что делать?
Настоятель Петр взглянул быстро и пристально.
— Есть один способ. Мы пользуемся им редко, но он есть. Хотите уйти совсем?
— Я... не понимаю.
— К другим людям, в другую страну. Там нет закона о выдаче. Это совершенно иной мир. Вижу, что не разумеете. Попытаюсь объяснить. Возможно, это прозвучит неправдоподобно, однако... вы слышали о теории многомерности миров?
Корнелий понял и поверил сразу. То, что с ним случилось в последние дни, было само по себе нереально, лишено логики, так почему же не прийти наконец и фантастическому спасению?
— Вы говорите о Лугах? — тихо спросил Корнелий.
— О чем?
— Простите. Я вспомнил сказку. Слышал недавно от... знакомых детей. — Корнелий внезапно ощутил тяжкое смущение. Настоятель вроде бы не заметил этого.
— Любопытно. О чем же сказка?
Мрачнея и сбиваясь, Корнелий в двух словах изложил сказочный сюжет. Несмотря на мягкость священника, он вдруг почувствовал себя мальчишкой на экзамене. Не говорить или ответить резкостью он не мог, от настоятеля зависело его спасение. Чтобы подавить в себе эту смесь раздражения и стыда, Корнелий добавил с фальшивой небрежностью:
— Видимо, это не только сказка, а... что-то вроде ребячьего поверья. Дети убеждены, что на Луга в самом деле можно уйти, если знаешь способ...
Тьфу ты, как все глупо, не к месту...
Настоятель Петр наконец опустил свои пристальные серые глаза. Побарабанил очень тонкими пальцами по обтянутому вишневым шелком колену.
— Да... Луга... Что ж, название не хуже других. И луга там, видимо, действительно есть. Но есть, конечно, и города, и деревни, и сложность жизни человеческой... Нет лишь, к счастью, одного...
— Чего же? — спросил Корнелий, с облегчением уходя от мальчишечьей темы.
— Индексов. Этой гнусной системы, которая обесценивает смысл человеческого бытия. И там никто никогда не посягает на жизнь другого человека. Ни при каких обстоятельствах.
— Трудно представить все это.
— Почему же! Когда-нибудь и мы, слава Хранителям, добьемся того же. В конце концов сгинет система индексов и тотальной слежки. Зачем жить, если не верить в это?
"Фанатик? — мелькнуло у Корнелия. — Или знает то, чего не знаю я, не знает большинство?" На фанатика настоятель не был похож. Даже последнюю фразу он произнес без гнева, в привычной мягкой манере. Только пальцы на колене замерли.
— Возможно, вы правы, — осторожно заметил Корнелий. — Но я сказал "трудно представить" о другом. О том, что есть какой-то другой мир. Я верю вам, но...
— Это понять как раз нетрудно. — В голосе настоятеля появились профессионально-менторские нотки. — Если взять в рассуждение гипотезу о кристаллическом строении Вселенной и о том, что каждая из граней бесконечного кристалла есть отдельное многомерное пространство... Кстати, модель выстроена, вычислена и никак не противоречит общим законам всемирной реальности. А то, что гипотеза эта малоизвестна...
— Я где-то слышал о ней, — быстро сказал Корнелий. И вгляделся в лицо Петра. Тот быстро встал и, невысокий, гибкий, отошел к стене. Шаровая лампа из ниши бросала на него резкий свет. Лицо изменилось от контрастных теневых пятен. Но голос остался прежний: чистый и спокойный.
— Немудрено, что слышали... Гипотеза давняя. В свое время, лет двести назад, ее усиленно проповедовала наша знаменитая землячка Валентина фан Зеехафен. Кстати, именно за это она причислена к когорте Святых Хранителей.
— За гипотезу? — вежливо поддержал беседу Корнелий. ("Господи, о чем говорим! В такое время! Он меня будет спасать или нет? Кто он? Чушь какая! Показалось...")
— Не просто за гипотезу, — слегка улыбнулся настоятель Петр. — За практическое применение ее законов. Легенда говорит, что нашему городу грозило запустение. Судьба разгневалась на жителей Реттерхальма (такое тогда было название) за то, что они прогнали ребенка, мальчика... Город стал гибнуть, и, чтобы спасти его, эта ученая женщина каким-то небывалым усилием перенесла его... в Зазеркалье, как тогда говорили. Сомкнула на миг два пространства, и вот... А на старом месте осталась лишь пустошь. Естественно, сказка, но есть в ней намек на истину. Простите, я заговорил вас. Вы, наверно, голодны, а я...
— Я не голоден. Но...
— Понимаю. Вы не должны тревожиться. Вам ничего не грозит. Скоро уйдете туда. Это произойдет быстро и легко... Будем надеяться, что вы найдете там новую судьбу и сделаетесь счастливым, если...
— Что?
— Если вас ничего не держит здесь.
— Ничего! — почти крикнул Корнелий.
— Слава Хранителям...
"А что меня может держать? Алка? Но нет прежней Алки, она выросла и давно стала чужой. Да и свою любовь к той маленькой Алке я, кажется, придумал в последние дни, в тюрьме..."
Нет, ничего не держало его здесь. Машина вычеркнула Корнелия Гласа из списка живых.
Ему нечего делать на этой земле. Он уйдет за черту. Скоро! Будет спасен!
Судорожная радость, перемешанная с тревогой, тряхнула Корнелия крупной дрожью.
— А... как все это случится?
— Вам повезло. И в этом я вижу добрый знак для вас и для нас. Благосклонность Хранителей. Сегодня, через два часа, произойдет то, что мы называем "отпирание врат". Такое случается примерно раз в полгода (это зависит от Луны и положения некоторых планет). В одном из притворов храма в стене появляется щель. Светлый проход. Можно видеть небо, облака, густую траву. Вы, пожалуй, верно сказали: луга... Надо шагнуть туда. И то, что связывало вас с прежней жизнью, все опасности и угрозы, — все обрывается. Загадка перехода наукой не решена, конечно. Вообще это самая слабая часть гипотезы о Кристалле — способ перехода с грани на грань. Но тем не менее он существует. Судя по всему, храм наш выстроен на каком-то особом меридиане Вселенной, на стыке двух граней этого Кристалла. И временами по неизвестной причине пространства сливаются... Это как если бы в настоящем кристалле вдруг сгладилось острое ребро и две плоскости плавно соединились бы в одну. Только здесь — пространства...
— Черные зеркала пространств... — глядя в каменный пол, тихо сказал Корнелий. Не священнику, а скорее себе. Потом быстро вскинул и опустил глаза. Резкие тени по-прежнему заштриховывали у настоятеля Петра лицо. Он ответил спокойно, почти небрежно:
— Можно сказать и так. Учение о Кристалле вообще богатая почва для поэтических образов. Там, куда вы уйдете, люди тоже заняты этой гипотезой. Вы при желании сможете изучить ее.
— А вы... не смогли бы хоть немного рассказать о том мире? Вы там бывали?
Настоятель Петр покачал головой:
— Не бывал. Устав не позволяет нам уходить на ту сторону. Мы лишь открываем дверь для тех, кого надо спасти. Но я встречался с людьми оттуда.
— Значит, оттуда можно вернуться?!
— Разумеется. Это же не загробное царство. Но есть ли смысл?
— А у вас... даже не было желания побывать там?
— У меня не было возможности. Мое место здесь... — Еле заметная нотка снисходительности прозвучала в мягком голосе настоятеля. — И так уж получилось: это место я не хотел бы поменять ни на какое другое. Я сам его выбрал.
— Значит... вы счастливы? — не удержался Корнелий ("Ну кто меня за язык дергает? Какое мне дело?")
— Ну, понятие счастья — вопрос трудный... Если счастливый человек — тот, кто живет в согласии с требованиями души, то, пожалуй, да. Я живу как хотел, — просто сказал настоятель. — Слуги Хранителей сделали смыслом своей жизни помощь гонимым, защиту добра от зла. Я один из таких слуг.
— Посильная ли это задача для людей? — невольно попадая в тон священнику, спросил Корнелий. — Разве всегда человеку дано отличить добро от зла?
— Задача тяжела, но посильна. Добро в мире — изначально. Оно родилось вместе со Вселенной. Зло возникло просто как отрицание добра и всего мира. Беда в том, что злу живется гораздо легче. У него ведь одна цель: уничтожить добро. А у добра целей две: во-первых, творить, строить, созидать мир, а во-вторых, защищать то, что сделано, от зла. Значит, и энергии нужно вдвое. А ее у добра и зла, увы, поровну. Если же добро забудет о творчестве и направит усилия только на войну со злом, то погубит себя. Станет двойником зла.
— Где же выход... настоятель Петр? — Корнелий спросил это уже с искренним интересом.
— В силе духа, друг мой. Боюсь показаться банальным, но именно в ней. Сила эта неизмерима. Просто она еще дремлет, почти не разбужена в людях. А зло бездуховно по своей сути. И потому, верим мы, в итоге обречено.
— Жаль, что я не был знаком с вашей религией раньше, — сумрачно, с нарастающим беспокойством произнес Корнелий. И отчетливо вспомнил взгляд Цезаря. — Я считал, что все религии — это нечто устаревшее...
— Вы разделяет е заблуждения многих, — вздохнул настоятель Петр. — Дело в том, что учение о Хранителях (по крайней мере, в его чистом виде) вовсе не религия. В корнях учения нет ни капли мистицизма. И мы не обещаем прихожанам царства небесного. Хотя, конечно, не препятствуем и помыслам о нем, если есть на то у человека воля и надежда. Наши храмы, друг мой, вне религий. Об этом говорит хотя бы то, что к Хранителям приходят с молитвами люди разных верований, а порой и совсем не верующие во Вседержителя...
— Однако же приходят с молитвами, — слабо усмехнулся Корнелий. Вовсе не хотелось ему спорить, особенно по столь отвлеченному вопросу. При чем тут богословская тема, когда решается его, Корнелия, судьба? Но капля интереса все же была. Кроме того, интуиция подсказывала, что надо поддержать разговор, чтобы зажать в себе растущее тоскливое беспокойство, страх, что кто-то может помешать уходу. Нет, не уланы... А еще ему хотелось не показать этот страх Петру, вызвать хоть искорку уважения — и у священника, и у себя самого. Без этого он просто недостоин надежды...
Петр чуть нагнулся, быстро и с любопытством глянул на Корнелия.
— Молитва — тоже еще не признак религии. Кто из людей не молился хотя бы раз в жизни? В детстве — придуманным героям, любимой игрушке. Матери... А потом — судьбе, случаю. И тому, кого любишь... И когда молятся Хранителям, это не столько вера в высшие силы, сколько просто ритуал, при котором дух наш становится тверже, ибо обретает надежду... А дает надежду как раз пример Хранителей — пример их жизни, а порой и смерти.
— Разве смерть может дать надежду? — боязливо вскинулся Корнелий. И с болью ощутил опять, как жалобно, по-ребячьи, хочется ему жить. Просто жить: смотреть на небо и деревья, есть хлеб и пить воду, щуриться от солнца и мокнуть под дождем. И ощущать великое счастье оттого, что за плечами не стоит близкая, неумолимая, как чиновник, гибель.
— Я понимаю вас, — без улыбки сказал настоятель Петр. — Однако поступками своими Хранители не раз доказали, что зачастую смерть — продолжение жизни. Прежде всего это Девять Хранителей Главного Круга, во имя которых отчеканены священные щиты, сохраняемые в нашем храме. А также и множество других людей, кто причислен к Хранителям за подвиги во имя защиты своих ближних от всякого зла... Это не красивые слова, а логика их бытия.
— Их бытия, — вздохнул Корнелий, — в их время... А где уж нам, грешным обывателям...
— Но ведь и Хранители были в свое время простыми смертными. Со всеми слабостями и сомнениями. Они — реальные люди своих веков, это нам известно еще из школьных уроков...
При словах о школьных уроках беспокойство снова тяжело колыхнулось в Корнелии. Но все это было не важно ("Да, не важно!"). Главное — удастся ли спастись. Главное — надежда.
Настоятель Петр, однако, продолжал ровным своим тоном:
— Жития Хранителей, кстати, еще не исследованная тема. Целый пласт нашей цивилизации. Масса бродячих, меняющихся сюжетов, сказок, легенд. Не переходят ли они из пространства в пространство? Взять хотя бы легенды о трубачах. Может быть, это кочующий сюжет об одном герое? Смотрите, как можно проследить трансформацию имени: Иту Дэн, Итудан, Итан, Ютан, Юхан... Впрочем, извините. Я начал развлекать вас темою, которая интересна лишь мне.
Корнелий сидел все так же, упираясь ладонями в край топчана. От напряжения болели мышцы предплечий. Особенная, горячая боль ощущалась в точке локтевого сгиба. Корнелий вдруг понял, что разболелся под пиджачным рукавом след от шприца. И сразу вспомнился такой же бурый бугорок на ноге у малыша Чижика. "Сволочи..."
— Я слышал о трубаче Юхане, — медленно, через силу сказал Корнелий. И с натугой поднялся. В брючном кармане нащупал среди легких, как лепестки, алюминиевых монеток одну — тяжелую. Взял на ладонь. Монетка показалась очень теплой, почти горячей. — Настоятель Петр, я должен сказать... я солгал вам.
Тот сделал от стены два легких шага. Наклонил набок голову.
— В чем же?
— Когда сказал, что ничего не держит меня здесь. Помните, я говорил о ребячьей сказке? Вот эти дети...
Подземный ход был, как в кино из рыцарских времен: каменный, извилистый. Лишь вместо факелов — редкие электрические огоньки в желтых плафонах.
Настоятель Петр легко и с шелестом шагал впереди. "Прелат"... Шли молча, и в такт шагам вспоминался Корнелию недавний разговор.
"...А чем вы поможете им, если останетесь? Скрасите им несколько дней или недель? Соразмерна ли цена — собственная жизнь?"
"Я не говорил — остаться. Я подумал: а если взять их с собой? На Луга... Это можно?"
"Это... наверно, можно. Больше дюжины, крупный переход, решать должен Круг Настоятелей, но нет времени. Я обязан рискнуть. В конце концов, наша общая вина, что безындексные дети до сих пор были почти вне нашего внимания. Эта проклятая беспомощность, мы можем так мало..."
"У вас будут неприятности?"
Петр коротко засмеялся:
"Не в этом дело. Нарушение Устава всегда несет опасность непредсказуемых последствий. Но это я возьму на себя. В конце концов, мы все в служении своему делу достаточно эгоистичны. Знать, что сделал больше, чем был обязан, и лишний раз прославил Хранителей — это ли не награда?" Петр опять усмехнулся.
"А ведь я тоже эгоистичен в том, что делаю, — подумал Корнелий. — Так ли уж близки и важны для меня эти ребята? Я боюсь за себя — что не смогу потом жить спокойно, если предам их..."
"Я знаю, о чем вы думаете", — осторожно проговорил Петр.
"Не трудно догадаться", — буркнул Корнелий. И не почувствовал смущения.
"Детям не так уж важны ваши побуждения. Главное, что они увидят Луга".
"Вы уверены, что им там будет хорошо?"
"Я знаю. Я несколько раз встречал мальчика, он приходит оттуда. Он обычный ребенок того мира. Удивительная отвага и ясность души. Если все они такие, можно верить, что дети там не знают обид..."
"Да помогут нам Хранители..." — шепотом сказал Корнелий и сжал в кулаке монетку.
"Да будет так..."
Теперь они шли и шли к тайному выходу, о котором, по уверению Петра, не ведали уланы. Петр оглянулся:
— Это маленькая дверца под аркой каменного моста через овраг, сверху идет монорельс. Дверцу все принимают за вход в каналы коммуникаций, она заперта. Я дам вам ключ... Детей старайтесь подвести незаметно. Для меня это, кстати, главная тревога. Если власти узнают про тайный ход, нашему делу будет нанесен большой урон...
— Я понял. Нельзя ли будет дождаться темноты?
— Нет. "Открытие врат" происходит лишь в течение нескольких минут. До этого момента осталось не более двух часов.
— Я успею.
Он успеет. Он все сделает как надо. Корнелий ощущал нервную решимость, и не было ни капли страха. Была цель. Вот, оказывается, что нужно для жизни, черт возьми! Знать, чего ты хочешь! Тогда возможен любой риск. Тогда удача — твой сторонник.
"Это не твоя мысль. Это говорил бородатый шкипер Галс из фильма "Красный огонь маяка Санта-Клара".
"Не все ли равно! Значит, не зря я смотрел эту ленту. Значит, хоть что-то в моей жизни было не зря..."
Он пробьется! У него талисман — монетка Цезаря... Уланы не успели тогда, на улице, уловить его индекс, а храм крепко экранирован, Петр сказал... Главное, переулками и садами проскользнуть к тюрьме. А на обратном пути вряд ли кто заподозрит воспитателя с ребятишками в школьных костюмах...
Коридор уперся в каменную кладку с железной дверью. Настоятель Петр из складок сутаны вынул тяжелый ключ, вставил в скважину. Замок сработал неожиданно мягко.
— Возьмите...
Ключ оттянул брючный карман. Звякнул о монетки.
— Можно идти?
— Постойте... — Петр прислушался, еле заметно отвел дверь. В сумрак вошел зеленый травянистый свет. — Сейчас пойдет поезд. Как зашумит — шагайте.
Послышался нарастающий свист и гул монорельсовых вагонов. Дверь приоткрылась пошире.
— Ну... давай. Будь осторожен. — Петр неожиданно обратился к нему на "ты". Корнелий коротко вздохнул, кивнул. И когда поезд был уже над головой, шагнул в лопухи.
...Сначала тропинкой по дну оврага, затем через большой заросший парк, а дальше глухими переулками — такой был путь Корнелия до тюрьмы. Хвала городу, где высотные районы со стеклянными офисами то и дело перемежаются путаницей старых кварталов с домами, церквами и бастионами прошлых веков.
Корнелий шел быстро, но с большой оглядкой. Конечно, он понимал, что уланы если и не махнули рукой на беглеца, то караулят его у храма. Но, во-первых, можно было опять напороться на какую-то случайность. А во-вторых, трезвые мысли — одно, а нервы — другое. Они натянуты были так, что порою в ушах начинался обморочный звон.
"А ведь это мой первый в жизни настоящий риск, — скользнула позади лихорадочной тревоги самодовольная мысль. — Мое первое приключение".
"Дурак! — тут же оборвал он себя. — Это тебе не кино".
"А что делать, если кино въелось в мозг и печенку? — с трезвой насмешкой рассудил он о себе. — Поневоле примеряешь штаны и шпоры киногероя..."
В какое-то мгновение и вправду показалось, что перенесся в глубь стереоэкрана, в середину фильма, где режиссер умело перемешал фантастику, смертельные опасности и надежду на счастливый исход.
"Зато я живу! Черт побери, не гнию, как в последние дни, а живу!"
Возможно, это мысленное соединение с хладнокровным, решительным героем кино и помогло Корнелию Гласу в следующие полчаса.
В квартале от школьной проходной Корнелий увидел, что навстречу ему бежит старший инспектор Альбин Мук.
— Ты где? Ты... куда? — Альбин задыхался. Капли усеивали лоб и скулы. И паника металась в глазах. — Господи, куда ты девался?
Четко понимая, что произошло страшное, Корнелий упруго зажал в себе отчаяние. Не дал растечься по мускулам тошнотворн ой слабости. Сказал с изумительным хладнокровием:
— Чего ты бесишься? В соседнюю лавку ходил, ребятишки попросили.
— Пойдем. Ну, пойдем же! — Альбин ухватился за рукав. — Скорее.
— Да что случилось?
— Комиссия. Будет через сорок минут! Кто-то им капнул. Или про тебя, или что-то другое, не знаю. Но надо это... Ты извини. Все равно когда-то надо. Если тебя обнаружат, мне — хана... — Он трясся. Была в нем смесь жалкой виноватости, отчаянного страха и какой-то хорьковой агрессивности. В рукав он вцепился намертво.
"А ведь что-то такое должно было случиться, — сказал себе Корнелий. — Ты это знал. Ты этого ждал. Ну-ка, не теряй головы, мальчик..."
— Нашел, что ли, исполнителя? — спокойно, даже с каплей насмешки спросил он.
— Нет... Я сам. Ампулу раздобыл. Или — ты сам? А? Ты извини.
— Ну, пойдем, пойдем! Да не цепляйся так, никуда я не денусь. Мужик ты или истеричная девица?
— Да? Вот хорошо. Ты извини. Ты же знаешь, я к тебе всей душой. Все, что мог. А теперь — никак.
— Ладно. — Корнелий изобразил зевок. И в эти секунды сотни (нет, тысячи!) планов рождались и рушились в нем. — Мне самому осточертела эта волынка. Мышиная жизнь. Пошли.
— Ты только не обижайся.
Корнелий освободил рукав. Спросил небрежно:
— Бутылка-то есть? Дашь хлебнуть "на дорожку"?
— Ага. Это мы с милой душой. Ты только... в общем, ты понимаешь...
Мимо сонного улана они прошли на тюремный двор. Корнелий шел теперь чуть впереди. Руки держал в брючных карманах. В правом кармане — массивный ключ от двери под мостом. Все заледенело в Корнелии.
Дорожка вела мимо одноэтажного дома с камерами.
— Вот что, старший инспектор, — снисходительно и даже ласково произнес Корнелий. — Ты только не трепыхайся так. Сорок минут — это масса времени. Сорок человек, а не одного можно отправить в мир иной. Давай все делать благопристойно и по порядку.
Альбин улыбнулся — искательно и недоверчиво.
— Я хочу отдать тебе одну вещь... — раздумчиво объяснил Корнелий. — Берег ее до конца, она вроде талисмана. А теперь уж зачем она мне? Возьмешь на память. Давай зайдем, я спрятал ее в камере. Хорошая штука, будешь доволен.
Он опередил Альбина, вошел в коридор, затем в камеру, где жил первые тюремные дни. Не оглядываясь, лег животом поперек постели, зашарил в промежутке между койкой и стеной.
— Ч-черт, не найду... Помоги-ка отодвинуть эту бандуру. — Он взялся за край тяжелой казенной кровати.
Инспектор Мук, нерешительно дыша, нагнулся и ухватился рядом, справа.
— Раз-два... — сказал Корнелий. Альбин послушно потянул. Корнелий выпрямился и кулаком с зажатым ключом ударил его по затылку. Со всей силой своего скрученного отчаяния.
Инспектор Мук молча упал лицом на одеяло.
Корнелий вышел в коридор, старательно задвинул на кованой двери старинный засов. Ровным шагом прошел через двор. Сердце не колотилось, а как-то всхлипывало. Но он неторопливо шагнул в проходную. Сказал молодому, с круглыми щеками улану:
— Ну, как служба?
Тот криво зевнул: скучища, мол.
— Альбин... то есть инспектор Мук велел пока не тревожить его никакими звонками. А как приедет комиссия, позвоните.
— Понял, — опять зевнул улан.
Корнелий взял со стола стакан, отколупнул крошку. Из обшарпанного сифона плеснул на дно шипучей струйкой, пополоскал, вытряхнул брызги в открытую дверь. Налил полстакана, выпил.
— Да, кстати. Там привезли заключенного, сидит в третьей камере. Он буйный. Если услышите, что орет и барабанит, не обращайте внимания.
Улан проявил некоторый интерес:
— А откуда он взялся? Вроде никого не проводили тут.
— Через школу провели, по внутреннему. Случай особый, он симулирует шизика. Запомни!
— Ладыґ.
— Да не "лады", а "слушаюсь", — лениво сказал Корнелий. — Все-таки с муниципальным советником говоришь, а не с тещей. Ну, черт с тобой, сиди.
Он вышел на улицу, неспешно дошагал до угла, а там, огибая территорию тюрьмы, почти бегом — к школьной проходной. Улан здесь был пожилой, усатый. Снисходительно-почтительный.
— Инспектор Мук не появлялся? — бросил Корнелий.
— Появлялись. Вас искали. Очень они взъерошенные какие-то...
— Будешь взъерошенным! Всех детей зачем-то срочно вызывают в школьный сектор муниципалитета. Только в отпуск собрался, а тут... чиновники чертовы.
Улан сочувственно покивал.
Ребята во дворе стояли у достроенного балагана. Видимо, они давно и с тревогой ждали Корнелия.
— Антон! Бегом ко мне!
И откуда только такое командирство в тоне? Прямо штатт-капрал Дуго Лобман.
Антон подлетел, встал прямо. В глазах: "Что случилось?"
— Всем ребятам переодеться в школьное. Сейчас идем на прогулку. Без вопросов. Это важно и срочно. По дороге объясню.
— Хорошо, господин Корнелий. Только Цезарь, наверно, не захочет переодеваться.
— Пусть. Лишь бы все выглядели прилично...
Ребята убежали в дом. Кроме Цезаря. Цезарь подошел и сказал тихо, но со скрытым вызовом:
— Вы, конечно, не позвонили.
— Не было возможности. И не было смысла. Я объясню... Возьми с собой курточку, мы уходим надолго.
Цезарь молча ушел к балагану, поднял с земли "гусарку". Издалека бросал взгляды на Корнелия. Маленький, обиженный. Упрямый...
А время шло. Корнелий смотрел на часы, плотно сидящие на запястье пониже белых точек — следов индексной прививки. Крупные зеленые цифры менялись, отмеряя секунды и минуты. А ребят все не было...
"Что они возятся, как старые паралитики!.."
"Не трепыхайся, всего три минуты прошло..."
"Интересно, когда очнется и примется орать и колотить в железо Альбин?.. Надеюсь, я не угробил его..."
"Боже ж ты мой, а до появления той самой щели в храме уже меньше часа..."
— Цезарь, будь добр, сбегай, поторопи ребят. А, вот они!
Мальчики и девочки стали шеренгой — аккуратные, молчаливые. Корнелий вереницей вывел их через проходную (Цезарь — позади всех). Небрежно сказал улану:
— Вернемся, вероятно, к ужину.
Пока видна была проходная, шли неторопливо, парами. Когда свернули в переулок у запертой лавки, Корнелий не выдержал:
— Живей, ребята, живей! Нас могут догнать!
— Быстро... — вполголоса скомандовал Антон, и все ускорили шаг. Почти побежали. Никто ничего не спросил, только Цезарь глянул сердито и недоуменно.
Тата с забинтованной ногой захромала, Корнелий подхватил ее на руки. Справа потянулась решетка глухого парка. В одном месте кованые узоры были выломаны. Корнелий сообразил, что, если не огибать парк, а пересечь его, можно сэкономить минут пять и выйти прямо на улицу, что ведет к оврагу.
— Антон, давай туда, в сад!
В тени векового ясеня они остановились, чтобы передохнуть. И тогда звонко и враждебно Цезарь спросил:
— Куда мы идем?! Почему вы не говорите?!
— На Луга... — выдохнул Корнелий.
Они сбились кучкой. Приоткрытые рты, распахнутые глаза. Тата замерла у него на руках.
— На Луга... Есть способ. Есть дорога. Это будет скоро. Надо спешить. Это не сказка, ребята!
Видимо, они поверили. Сразу. А если кто-то и не поверил, привычка к послушанию сделала свое. Молчали, ждали. И вдруг Тышка сказала протяжно и тонко:
— Ой, а я синее платье не взяла. И куклу Анну.
"Они ничего не взяли в дорогу! Я — дурак... А что надо было взять? Как их там встретят, кто нас примет? Ничего не знаю. Теперь не до того..."
— Там все есть, ребята! Там же — Луга. Там все люди живут без индексов и никто никого не обижает!
"Ты уверен?.. Ладно, хуже не будет..."
Цезарь мягко отступил на несколько шагов, к зарослям бузины. И сказал оттуда:
— Тогда прощайте. Я пошел.
— Куда? — метнулся Корнелий. Хотел опустить Тату, но замер. Понял: при лишнем его движении Цезарь рванется прочь без слов.
— Как это куда? Искать маму и папу, — ответил Цезарь. Чуть удивленно и без враждебности. — Не могу же я их оставить.
"Я действительно идиот! Даже не подумал об этом..."
— Но где ты их найдешь? Тебя схватят, вот и все!
— Не такой уж я глупый!
— Куда ты пойдешь?
— Сначала домой. А если там никого нет — к папиным друзьям.
— Ты пойми, что с минуты на минуту в тюрьме подымут тревогу! Тебя, как зайчонка...
— Без индекса-то? Фиг им! — У Цезаря прозвучала сердито-озорная, истинно мальчишечья интонация.
— Ты мог бы уйти с нами, а потом вернуться, — неуверенно сказал Корнелий.
Цезарь глянул печально и снисходительно:
— Зачем? Вы спасаете себя, у вас здесь никого нет. А у меня мама и папа. Вы идите...
Корнелий поймал на себе пристальный взгляд Антона: "А ведь Цезарь прав..."
"Да, но как я могу оставить мальчишку?"
— Чезаре... — осторожно проговорил Корнелий.
Цезарь ответил почти ласково, по-взрослому:
— Если меня поймают, хуже не будет. Посадят опять. А я опять убегу. А если вас поймают — убьют.
— Чек...
Он спиной вдавился в заросли, ветки закачались и сомкнулись. Прошелестел и замер звук стремительного бега. Ребята подавленно молчали. Потом Антон глуховато сказал:
— Не надо его ловить.
"И бесполезно. И нет лишней минуты. Он один, а этих — тринадцать. И я отвечаю за каждого..."
"И боишься за себя..."
"Да! Да! Но прежде всего я боюсь за них! Это правда..."
— Вперед.
С девочкой на руках, прикрывая ее пиджаком, он ломился через кусты. За ним остальные. Антон замыкал.
Потом — улица с тесно стоящими кирпичными домами. Кажется, не та, что в прошлый раз. Но все равно — к оврагу. Крутая тропинка вниз. Кто-то из малышей пискнул, ободравшись в чаще стрелолиста. Кот и Чижик — кубарем. Лючка разорвала подол. Ничего...
Теперь — глухая дорожка на дне оврага, среди сырых, пахнущих болотом ольховых зарослей. Под ногами чавкает.
— Ой, я сандаль потерял.
— Не важно. Быстрее, ребята! Давайте друг за дружкой, гуськом.
"Гуськом... Гуси-гуси, га-га-га..."
"Неужели это правда? Неужели скоро свобода?"
"А Цезарь?"
"А что я мог сделать?"
— Стоп... Присели! Головы в кусты!
Черт, откуда взялся этот мост? Не с монорельсом, а другой, небольшой. В тот раз не было! Значит, сошли в овраге не там, где следовало... А по мосту — ж-жик, ж-жик, ж-жик — один за другим пролетают на дисках уланы... Издалека уланы похожи на черные перевернутые запятые с большими круглыми точками и короткими хвостиками. Кто-то выпустил бесконечную строчку этих запятых, они мчатся, мчатся...
Кого-то ищут? Его, Корнелия? Ребят? Или у них совсем другие дела? Все равно, пока они катятся через овраг, путь к храму закрыт! Да когда же это кончится? До того моста, с дверью, еще идти да идти. А время летит.
Ну, наконец-то! Мост опустел!
— Ребята, бежим!
...Вот он, каменный свод моста, вот она, неприметная железная дверь! Ключ теплый и очень тяжелый. "Бедняга Альбин... Сам виноват..."
— Антон, возьми Тату, я отопру дверь.
Полумрак, желтые плафоны. Железная плита двери как бы отрезала за спиной весь враждебный мир. Сразу — ощущение покоя и безопасности. Почти финиш... Тихо шелестят шаги, настоятель Петр идет навстречу. "Прелат..."
— Вот, мы здесь. Мы не опоздали, мы точно.
— К сожалению, опоздали. Вы не виноваты, "врата" закрылись раньше. Компьютер ошибся в расчетах, точные сроки трудно предсказать. Пойдемте в келью.
Младшие, видимо, ничего не поняли. Скорее всего, и не расслышали разговор. Но Антон, Илья, Дина, Лючка уставились на Петра, потом на Корнелия так, будто вот-вот заплачут. "Все пропало?"
— Пойдемте в келью, — повторил настоятель Петр. И зашагал впереди молчаливой вереницы — легкий, шелестящий.
В келье малыши тесно уселись на топчане, старшие — на табуретах и скамье под фонарной нишей.
— Что же теперь? — тихо спросил Корнелий.
— Думаю.
— Обратно нельзя, — глухо и с нарастающим тоскливым раздражением сказал Корнелий. Нервно хмыкнул: — По крайней мере, мне. При уходе я уложил инспектора. Возможно, насовсем. Не было выхода.
— Расскажите... — сухо велел Петр.
Морщась от непонятного стыда, Корнелий рассказал.
Настоятель Петр по-мальчишески присвистнул. И это вдруг сняло с Корнелия и досаду, и тяжелую неловкость.
— Да не во мне дело! — отчаянно выдохнул он. — Ты же понимаешь: дело в них. Вместо сказки — опять тюрьма.
— Но им — только тюрьма, а тебе — крышка. Если попадешься. Это большой риск.
— Риск — в чем? Значит, все же есть выход?!
— Подожди. — Петр шагнул к стене, распахнул створки висячего резного шкафчика, достал узкий кувшин и стакан. Безошибочно угадав старшего в Антоне, велел ему: — Напои детей, это их немного поддержит... Даже накормить некогда, нет лишней минуты. — Повернулся к Корнелию: — Иди сюда.
Они оказались у экрана "Интер-генерала".
— Смотри. — В экране возник рельефный план Реттерберга. В храм уперлась плоская красная стрелка. Вокруг храма затанцевали черные звездочки-кляксы. — Они обложили нас. Почему ты так обеспокоил улан, не знаю. А может, просто сводят счеты с нами. Так или иначе, оставаться вам здесь нельзя. Если даже уланы и не посмеют нарушить закон и не ворвутся, они перекроют линию доставки, отключат энергию и уморят нас. До следующего "открытия врат" — полгода. Тайный ход — это не спасение, при блокаде его обнаружат быстро. Теперь слушай... — Петр говорил мягко, но в четкости и быстроте фраз были нотки приказа. — Теперь слушай, запоминай. Уходить надо быстро. Даже некогда смазать ребятам царапины. Ладно, потом. Сейчас выйдете в том же месте, подниметесь из оврага. В ста метрах к югу от моста — станция монорельса.
План в экране стремительно придвинулся, Корнелий увидел знакомый мост, стрелка от него метнулась к открытой платформе окраинной станции.
— Здесь сядете в вагон. Через двадцать минут приедете на станцию "Старая башня". Там, за развалинами башни, есть небольшой, но густой и запущенный сад. Укроетесь в кустах до темноты. В темноте выведешь детей к рельсовой насыпи. Вот... — Стрелка уперлась в серебристую двойную нитку железнодорожного пути. — Это Окружная Пищевая. Бывал?
Корнелий покачал головой. Кварталы вдоль Пищевой считались прибежищем всякого сброда. Что там делать приличному человеку? Попадать в истории?
— Ничего, разберешься. Смотри. Вдоль насыпи шагов триста, сюда. Здесь под путями бетонный туннель, раньше ручей протекал. Детей оставишь в туннеле. Сам выйдешь на другую сторону, окажешься на улице. Правее, через дорогу, увидишь дощатый дом со старинным фонарем над крыльцом. Это таверна. Понял?
— Да. Но почему такая спешка? И зачем ждать темноты в сквере?
— Святые Хранители! Посчитай! Комиссия наверняка уже в тюрьме. Хватились инспектора. Скорее всего, уже нашли, привели в себя. Сколько он будет молчать и отпираться? Максимум минут пятнадцать. Потом кинутся в школу: там — ни тебя, ни ребят. По всей связи — розыск воспитателя с группой школьников. Приметы, твой изъятый из архива индекс... Группы перехвата на всех линиях, сигнал на спутник спецнаблюдения... Пока не заварилась каша, у вас полчаса. До "Старой башни" доехать успеете, а дальше рисковать нельзя, у насыпи место открытое, ждите в саду до темноты.
— Но по индексу нас накроют там очень скоро. Сад — не спасение...
— Там над деревьями старая воздушная линия электропередачи, а по насыпи — двойная рельсовая нить. Они создают помехи для локаторов. В этом единственный шанс, будем надеяться. Итак, зайдешь в таверну...
— А не накроют в таверне?
— Не накроют, это уже не твоя забота. — В голосе Петра скользнуло раздражение. — Спросишь хозяина, скажешь ему. А, черт, он не поверит. И сквозь блокировку теперь ни сообщить, ни вызвать проводника. И сам я не могу оставить храм, я здесь один и должен дежурить еще трое суток. Ладно. Отдашь хозяину вот это. — Настоятель Петр сунул руку под крылатку, затем вложил в ладонь Корнелия что-то похожее на пуговицу. Кожу кольнуло булавкой. Корнелий глянул, перестал дышать.
"Значит, правда?"
На ладони блестел выпуклый синий значок с золотой буквой "С" и звездочкой...
— Настоятель Петр! Вы... Скажите, вы не...
— Да, Корнелий, да, — ответил он с ласковым нетерпением. — Я тоже узнал тебя, сразу. Принимая обет, мы меняем имя, и наш устав не разрешает говорить о прошлом, поэтому я молчал. Но раз ты сам понял... Я рад. Я всегда тебя помнил, потому что помнил детство. Нам с тобой было хорошо.
— Но я же...
— Я очень рад, — перебил Петр. — Но я буду рад в сто раз больше, когда узнаю, что ты с ребятишками ушел благополуч но. Хозяин таверны сделает все, завтра окажетесь там. Дети, вставайте, вам с Корнелием надо спешить. Зато потом... Потом будут Луга.
В подземном коридоре Корнелий и Петр шли рядом, впереди ребят. Страх не страх, но ощущение большого риска натягивало нервы. И все же главной была радость, что рядом вот он — настоящий Альбин. Радость и ощущение вины.
— Петр... Хальк... Ты сказал о том времени. О детстве. Но я же... Я хочу признаться. Понимаешь, это для меня важно.
— Корнелий, самое важное сейчас — они... — Петр кивнул назад, на ребят. — Смотри, чтобы перед таверной не высовывались из туннеля. Пока не разрешит хозяин... Ты должен сберечь их всех...
"Всех... Святые Хранители, но это же не все!.. А я ему и монетку отдать не успел..."
— Хальк! Это не все! От нас откололся еще один! Его зовут Цезарь Лот.
Они были уже у двери.
— Хальк! Этот мальчишка... не такой! Индекс у него исчез недавно, его забрали у родителей, он кинулся теперь искать их. Хальк, помогите ему.
— Как это — индекс исчез недавно? У большого мальчика?
— Да. Никто не знает как. Никто не понимает.
— Я тоже. В таком случае — это задача для командоров...
— Для кого?
— Корнелий, пора! О мальчике расскажешь в таверне, они передадут мне, посмотрим, что можно сделать. Скорей!
Маслянисто прошелестел механизм замка. Петр улыбнулся, глянул пристально и хорошо так, совсем как маленький Альбин Ксото. Доверчиво и ясно.
Корнелий с запинкой спросил:
— Мы больше... не увидимся?
— Кто знает? На всякий случай — прощай. — Петр взял Корнелия за локти, быстро придвинул лицо, своим лбом коснулся лба Корнелия. — Иди... Значок не забудь отдать хозяину таверны, он вернет мне. Это мой талисман, помнишь?
"И если у тебя его нет, случается несчастье", — резануло Корнелия.
Но Петр улыбнулся опять:
— Иди, иди... Да помогут вам Хранители.
