КЛОУН
Проснулся я поздно. Сквозь березы светило в комнату солнце. Я
дотянулся до стула с одеждой, достал из-под майки заткнутую травяным
комочком ампулу. Испугался на миг: погасла?
Искорка при свете дня была еле заметна. Можно подумать, что просто
крошечный блик в стекле. Но я поднес ампулу к "Барракуде", и у той
опять бешено рванулись колеса.
Я опять сказал искорке:
– Хорошая ты моя...
Где-то играл оркестр: в городе уже разворачивался новый праздничный
день.
Пришли Юрка и Янка. Янка со скрипкой, в своем желтом костюмчике с
бантиком. Юрка в форме и с барабаном.
– Ну? – нетерпеливо сказал Юрка.– Небось уже пробовал?
Я с удовольствием показал, как вертятся колеса "Барракуды". Юрка
расцвел. Янка тоже заулыбался.
В комнату заглянула тетя Вика.
– Геля! Смотри, мальчики какие красивые. А ты опять...
– Я дам ему белую рубашку со звездочками,– сказала мама.
Я обрадовался. Не потому, что на плечах блестящие звездочки, как у
скадермена, а потому, что нагрудные кармашки с клапанами. Удобное
место для ампулы с искоркой.
Сначала мы прибежали в "Курятник". Надо же обрадовать Ерему и Глеба!
Но вагон оказался пуст. У косяка, на ржавом гвозде, висела записка:
"Я ушел в магазин за бумагой. Будет время – найду вас в парке. Ерема
почему-то не ночевал. Глеб".
Судя по всему, Глеб не очень-то верил, что искорка получится. Вчера в
парк не пришел, отговорился, что надо много чего написать, пока не
забыл. Сегодня тоже вот не дождался нас... А куда девался Ерема?
Гадать было некогда, мы торопились в парк.
...С утра в парке намечались разные состязания и концерт. Юрка должен
был барабанить при всяких церемониях на стадионе, а Янка играть. Мы
договорились, что встретимся с Юркой в двенадцать на лужайке с
гномами, и я пошел слушать Янку.
Концерт проходил на окруженной высокими кленами площадке.
Я сел в третьем ряду и около себя занял еще два места – раздвинул
руки и уперся в скамью ладонями.
Потому что народу полно, а Янке после выступления где-то надо сесть,
да и Юрка может прибежать пораньше...
Выступлений было много. Пели хором и поодиночке, стихи читали, фокусы
показывали. Один мальчишка даже с дрессированным котом выступал:
толстый серый кот кувыркался и ходил по натянутой веревке. Все
веселились.
Но концерт шел долго, кое-кто утомился, а солнце поднялось выше самых
высоких деревьев и крепко жарило плечи и макушки. Зрители начали
отвлекаться и галдеть. Я испугался, что Янку слушать не будут.
И правда, когда он вышел на эстраду, над рядами висел гул. Я чуть не
заорал: "Да тише вы!" Но Янка не стал дожидаться тишины. Вскинул к
подбородку скрипку, и она пропела тревожно и резко: "Та-а, та-та!"
И сразу упало молчание.
Янка заиграл всем знакомую песенку:
На планете Сельда
Дни стоят хорошие,
Брызжет, брызжет солнышко
В заводи речные.
На планете Сельда
Жили-были лошади –
Умные и добрые,
Только не ручные...
Скрипка играла так, будто слова выговаривала. Кое-кто даже подпевать
начал. Но Янка перешел на другую песню:
Желтый месяц висит
Над уснувшим прудом,
И журчит у плотины вода.
Мы вернулись сюда,
В этот край, в этот дом
Навсегда, навсегда, навсегда...
Эту песню любит мама. Я вспомнил, как мы с мамой и папой сидели у
костра. Я был тогда крошечный, пятилетний. Высоко-высоко качались
мохнатые головы сосен, и казалось, что звезды среди них плавают
туда-сюда. Костер стрелял красными угольками, а мама пела. И было это
на Юрском полуострове, под Ярксоном, где скважина, – мы туда один раз
летали с мамой вместе...
Что же все-таки со скважиной? При чем тут теория параллельных
пространств? Она совсем не про это... Хотя, кто знает, что может
случиться на страшной глубине? Я помню, как отец говорил: "К звездам
летаем, а до нутра матушки-планеты нашей добраться до сих пор не
сумели. Она нам это припомнит когда-нибудь..."
А может, дело не в матушке-планете и не в скважине? Может, отец просто
не захотел приехать? И не приедет совсем? Почему тетя Вика сказала
тогда маме странные слова: "Я даже не знаю, кто я теперь..."?
Кто? Уже не родственница?
Тьфу, какая чепуха в голову лезет...
А если не чепуха?
Если я буду, как Юрка, без отца?..
Юрке легче: он своего отца никогда не знал... Только легче ли? Что
значит "легче", если одиночество?..
Глеб правильно написал про одиночество.
Вроде бы все хорошо в жизни, а почему тогда у многих грустные глаза?
У мамы, у Юрки, даже у тети Вики? И у Глеба...
Ну, то, что у Глеба,– это понятно...
Янка, словно вспомнив о Глебе, заиграл "Вечернюю песенку" – он
теперь хорошо ее знал. И этой песенкой закончил игру.
Все захлопали. Сперва не сильно, а потом громче, громче. И я
захлопал. Хотя, по правде говоря, мне больше нравилось, когда он играл
в вагоне. Но все равно молодец Янка!
Я хлопал и совсем забыл, что надо беречь соседние места. Когда
спохватился, с двух сторон уже сидели какие-то девчонки. Я с досады
чуть не треснул каждой по шее и стал выбираться из рядов. Вышел на
лужайку рядом с эстрадой. Замахал Янке, чтобы он бежал ко мне. Но на
эстраду выскочили два клоуна – рыжий и белый, они задержали Янку.
Белый клоун затряс над колпачком ладонями и женским голосом закричал:
– Дети! Внимание! Дети!.. Янка играл замечательно! За это ему
вручается праздничный почетный диплом! И подарок!
Янка смущенно затоптался. Ему дали блестящий лист и плоскую красную
коробку. Наверно, с конфетами. Он быстро наклонил голову, шевельнул
губами: видимо, сказал "спасибо". И пошел с эстрады. Я опять замахал
ему: давай сюда! Он заметил, кивнул.
Но тут клоун снова закричал:
– Дети! Пока готовятся наши танцоры, мы успеем наградить еще
нескольких ребят! Пусть поднимется на сцену Геля Травушкин!
Кто? Я?
Зачем? Я же не артист...
– Геля!.. Дети, среди вас есть Травушкин?
Знакомых было много. Из рядов закричали клоуну, что "тут он", а мне:
"Гелька, давай! Копейкин, жми на сцену!"
Я пожал плечами и пошел.
Рыжий клоун захлопал растопыренными ладонями, а белый взял меня за
руку и радостно объявил:
– Геля Травушкин прекрасно потрудился во время подготовки
праздника. Замечательно потрудился! Давайте поблагодарим его за это!..
Зачем это он? Разве я лучше других? Все работали, все ходили
перемазанные краской и клеем. Я хотел сказать об этом, но ребята
захлопали, зашумели, а клоун закричал:
– Поэтому Геля Травушкин тоже получает диплом и подарок!
Диплом – вот он, а подарок очень большой. Пусть Геля пройдет вон в ту
дверь и там получит свою награду!
Я пробормотал "спасибо" и пошел к дверце в глубине эстрады. Было
ужасно неловко, но и любопытно было: что за подарок? И даже мелькнула
мысль: "Может, я в самом деле немножко лучше других работал?"
За дверью оказалась фанерная комнатка. Но подарка мне там не дали.
Там переодевались для танца девчонки. Они завизжали и вышибли меня
вон. Хорошо, что не на сцену, а в другую дверь – в кусты позади
эстрады. Я выбрался из кустов и ошарашенно помотал головой. Вот так
подарочек! Что это, карнавальная шутка? Ничего себе шуточки...
Я очень разозлился. Скомкал захрустевший диплом и закинул в кусты. И
тогда из кустов появился еще один клоун. Вышел легко, незаметно
как-то, даже веточки не шелохнулись. Он был в желто-красном балахоне и
в маске. Маска – такая веселая рожа, губы растянуты в широченную
улыбку и похожи на жирный красный полумесяц.
– Это ты Геля Травушкин? – спросил клоун воркующим голосом из-под
маски.
– А что вам надо? – ощетинился я. Потому что хватит с меня шуток.
– Тебя надо, голубчик! – обрадовался он.– Пойдем.
– Куда?
– За подарком, конечно!
Он взял меня за локоть красной плюшевой перчаткой. Я вздохнул и
пошел. Стало жаль диплом, но тут же я подумал: "Потом найду и
разглажу".
Клоун повел меня по узенькой заросшей аллейке. Идти по ней вдвоем было
тесно, царапались ветки, но я стеснялся сказать "отпустите". Мы
пришли к старой кирпичной будке, вроде водокачки. Клоун толкнул
дощатую дверь и промурлыкал:
– Входи. Здесь подарочная кладовая.
Окон в будке не было, у потолка сияла белая лампа. Под лампой блестел
обитый металлом длинный стол. А на его дальнем краю стояла... Вот это
да! Там стояла серебристо-голубая модель марсианского шагающего
вездехода "Кентавр-супер"!
Не игрушка, а именно модель. Копия. Большая, в полметра высотой. Я
такую видел в Музее Звезд, когда ездили на экскурсию в Южный Пояс
городов.
Клоун подтолкнул меня к столу и шелестящим голосом сказал:
– Она твоя... Она управляется мыслью. Вернее, импульсами желаний. С
помощью этих приборов.– И он ловко надел мне на запястья широкие
кожаные браслеты. На браслетах оказались черные металлические диски
размером побольше часов. Тяжелые...
– Пойдем, Геля Травушкин...
Клоун усадил меня на табурет напротив модели. Придвинул к самой кромке
стола – так, что я уперся в нее грудью. Руки мои он вытянул вперед и
положил на стол. Диски на браслетах звякнули о металл.
Стол был холодный. На голых руках сразу высыпали пупырышки.
Металлический край леденил грудь сквозь рубашку. Я вздрогнул и
почему-то оглянулся на дверь. Она была закрыта.
– Слушай, Травушкин...
Клоун стоял рядом с "Кентавром". Маска его улыбалась изо всех
сил. Было неприятно видеть широкий неподвижный рот, когда слышишь
разговор.
– Сосредоточься, Травушкин.
– Холодно...
– Ничего, ничего. Сосредоточься. Прикажи машине двигаться. И она
пойдет!
Я вздохнул, поежился и сосредоточился. Приказал Кентавру: "Иди! Ко
мне!" Даже представил, как он идет.
Но "Кентавр" не двигался.
– Не работает,– сказал я.
– Сейчас, сейчас...
Клоун, подпрыгивая, обежал вокруг стола и опять подскочил к модели.
Поднял крышку кожуха.
– А! – сказал он.– Ба!.. Да она без двигателя! Ну... это
ничего. Это ведь не беда. Верно, Травушкин? – В прорезях маски
странно шевельнулись и заблестел его голубые глазки. Клоун осторожно
пошел ко мне. Встал сбоку. Повторил, воркуя:
– Это не беда, Геля... Ведь у тебя есть искорка.
Я вздрогнул. Даже дернулся назад. Но браслеты прочно держали мои руки
на столе. Примагнитились, что ли?
– Пустите! – сказал я.
Клоун прошелестел надо мной:
– Но ведь искорка есть?
– Какое вам дело?! Она не для этого нужна!
– Она совсем не нужна,– возразил Клоун.– Тебе не нужна и твоим
приятелям. Подари ее нам.
– Кому вам?
– Ну... мне.
– Зачем?! – крикнул я, пытаясь освободить руки.
– Подари... А мы подарим тебе вездеход. Не такой, а настоящий. Ты
будешь ездить на нем в школу...
– Нет! – крикнул я и рванулся изо всех сил. Но браслеты держали
мертво.
– Подари... Мы ничего плохого с ней не сделаем. Просто нам нужен
образец. Я напружинил все мускулы. Пятками уперся в пол дернул руки
так, что они чуть не вырвались из плеч. Но браслеты не шелохнулись. И
так мне жутко сделалось...
– Пустите меня сейчас же! – отчаянно сказал я и стиснул зубы, чтобы
не разреветься.
Он приподнял плечи. Сказал с каменистым хрустом в голосе:
– Разве я тебя держу? Иди, Геля Травушкин... Только подари искорку.
Кто он такой? Сумасшедший? Ампула лежала у меня в нагрудном кармашке,
под клапаном. Этот псих может ее просто-напросто отобрать. Или не
догадывается? Или не смеет?
Он будто услыхал мои мысли. Сказал опять с шелестом:
– Ты должен подарить ее сам. Только сам.
– Нет,– выдохнул я, дрожа от страха. И от холода. Стол сделался
просто ледяным. Я пошел на хитрость:
– Что вы, сами не можете сделать, что ли? Есть рецепт...
– Не можем, Травушкин,– прошуршал он, будто песок
просыпал.– Что-то мешает. Не тот состав, она же на крови... Геля
Травушкин, подари искорку.
– У меня ее нет!
– Неправда, Геля. Подари... Это очень просто. Скажи "дарю", и она
сама вот сюда...– Клоун протянул мне плюшевую растопыренную
лапу.– Одно словечко. Ну?
Он согнулся, наклонился надо мной совсем низко. Я увидел на маске
вмятины, царапинки, застывшие подтеки лака. И шевелящиеся
глазки – бледно-голубые, с розовыми прожилками на белках. Маска
смеялась мертво и безжалостно.
– Уходите! – заорал я.– Кто вы такой?! Снимите маску!
Он быстро отошел. Будто испугался.
– Снимите маску! – снова крикнул я.
– Зачем?
– Снимите сейчас же!!
– Это не маска,– сухо сказал Клоун. И... я увидел!. Угол красного
рта у него двинулся. По лаку пробежали трещинки. Нарисованные брови
тоже шевельнулись. Или показалось?
Это, наверно, сон!
Клоун протянул руку и с перчатки на стол уронил шмеля.
Я обмер. Я перестал чувствовать холод. Это был шмель-чудовище.
Величиной с грецкий орех. Его покрывала свинцово-серая жирная пыль.
Шмель приподнялся на мохнатых лапах и пошел к моей левой руке. Прямо к
руке! Он шел, и лапы его громко скребли по металлическому листу. И
обвисшее брюшко скребло. И за ним тянулся маслянисто-свинцовый след.
Я понял, что отчаянно завизжу. И это будет не просто визг, с ним
вырвутся слова: "Не надо! Возьмите ее! Дарю! Дарю!" И потому я опять
сжал зубы – изо всех сил. Хотел зажмуриться, но не смог. А шмель
шел, шел...
Ну за что меня так? Что я сделал? Не надо!
Шмель заполз мне на браслет. Я сквозь толстую кожу почувствовал, какой
он тяжелый. Свинцовый... Сейчас он страшной лапой своей ступит мне
прямо на руку...
Такой жути не бывает наяву. Я сейчас проснусь! Скорее!..
И грохнули барабаны.
Они ударили за кирпичными стенами, отдаленно и глухо, но шмель
съежился и тяжелым орехом скатился с браслета.
Клоун тоже съежился. Отскочил от стола, сел у стенки на табурет.
Согнулся, обхватил себя за колени. Я рванулся...
Я рванулся к барабанщикам! К Юрке! Браслеты не держали. Я отлетел к
двери, грохнулся об нее спиной. Дверь зашаталась. Я вскочил, трахнул
по доскам ногой, они вылетели, и я вылетел за ними.
На солнце! На свободу!
– Юрка!! – Я помчался через кусты, через цветники.
– Геля! Что с тобой?
Я увидел Марфу Григорьевну. Она держала большущего надутого слоненка.
– Геля, мы тебя ищем! Вот подарок...
Я кинулся туда, где мелькали за ветками голубые накидки и грохотали
красные барабаны.
– Юрка-а!!
