Капитан Гаттерас и кентавры
В квартале от хаты Маркелыча, ниже по Косому переулку, тоже праздновали именины – в горбатом двухкомнатном домике с пристроенной кухнею под плоской черепичной крышей. Ярко горела керосиновая лампа с широким фитилем. Из кухни пахло пирогом со ставридою, который умело пекла соседка Лизавета Марковна –она подрядилась за небольшую плату помогать госпоже Лазуновой по хозяйству. Слышно было, как попыхивает круглый, будто глобус, самовар. Его лишь вчера купили по случаю на базаре, что раскидывался каждый день неподалеку на пологом спуске, у каменной стены Седьмого бастиона.
На скатерти уже стояла тарелка, полная жареных пирожков с вишневым вареньем. До того, как сядут за стол, трогать угощение не полагалось. Коля, однако, украдкой сжевал уже два пирожка и теперь облизывал пальцы. И вытирал их подолом праздничной рубашки. Он не хотел оставить масляные следы на подарке.
Подарок был замечательный. Тё-Таня купила его в симферопольской книжной лавке и до нынешнего дня прятала от племянника. Это был годовой комплект журнала "Земля и море", издаваемого в Петербурге. Точнее, не совсем еще годовой. Не хватало двух последних номеров. Они должны были выйти к Рождеству и в продаже появиться в начале будущего года. Хозяин лавки божился, что вышлет эти номера госпоже Лазуновой по почте, взявши на себя все расходы. И как бы в подтверждение того, что комплект будет полным, выдал для него роскошный коленкоровый переплет с золоченым орнаментом по краям.
В орнамент были вплетены якоря, парусные корабли, конные рыцари, глобусы, воздушные шары и экзотические звери. А посреди обложки красовалась цветная картинка, на которой среди голубых и белых льдов решительно шагал одетый в меха человек с устремленным вдаль взглядом.
Это, без сомненья, был капитан Гаттерас из романа француза Жюля Верна, который печатался в журнале из номера в номер...
И сейчас, положив на край стола еще не сшитые журналы (а обложку с картинкой – отдельно), Коля вдохновенно листал номер за номером. Там было много всего – про давние экспедиции и новейшие корабли, про чудеса заморских стран и обычаи диких племен, про загадки природы и движение комет... Но главное – история неустрашимого капитана, который всей душой стремился к Северному полюсу. Не хватало терпения читать подряд, и Коля торопливо листал номер за номером, выхватывая из романа самые главные (как ему казалось) куски... Ох, до чего же досадно, что нет последних номеров! Достиг ли полюса несгибаемый Джон Гаттерас?
Даже и будь номера, узнать про конец путешествия сейчас не удалось бы. Явились женщины с пирогом и самоваром.
– Николя, чтение потом! Доставай чашки... Лизавета Марковна, а вы куда? К столу, к столу!
– Да полно, Татьяна Фаддеевна! Кухаркино ли дело с хозяевами именины праздновать...
– Что за фантазии! Мы же договорились, что вы не кухарка, а моя помощница... И Сашеньку надобно позвать... Коленька, сходи, пригласи Сашу к чаю. Что же это она одна сидит дома в такой вечер.
Саша была дочка Лизаветы Марковны. Тихое, полушепотом говорящее создание одиннадцати лет. С коротенькими темными косами, с завитками на висках и маковыми конопушками на переносице. С глазами непонятного цвета, потому что всегда под ресницами. При встречах с Колей она быстро взглядывала из под этих ресниц и одними губами говорила "здрасте". И Коля каждый раз ощущал непонятную досаду. А еще... Да никаких "еще"! Досаду, вот и все!
Сашин отец трудился кочегаром почтового парохода "Русь", что ходил от здешнего порта до Керчи. Нынче пароход был в рейсе, и Саша сидела сейчас дома одна... Ну и сидела бы! Чего ей здесь-то! О чем с ней говорить? Не о Северном же полюсе! Она, небось, о нем и не слыхала, думает, что земля плоская, как сковородка...
Не будь здесь Лизаветы Марковны, Коля уперся бы: зачем ему в гостях девчонка? Да еще, наверно, такая, что и грамоты не знает.
Но "воспитанные мальчики не скандалят при посторонних".
Вздыхая, Коля в сенцах сдернул с вешалки и накинул армячок. А сапожки натягивать не стал. Так и выскочил в холодную синюю темень в домашних башмаках (бывших Тё-таниных туфлях с отбитыми каблуками). Домик Сашиных родителей стоял выше по косогору, двор его с каменным заборчиком нависал над здешним двориком террасой. К пролому в заборчике вела лесенка из стертых подошвами каменных брусьев. Вверху под крышей светилось окошко. За ним коротала вечер та, кого следовало приглашать.
Ох... Но что делать-то! Он попрыгал (чуть не теряя туфли) вверх. На последней ступени оглянулся – одновременно с догадкой. О том, что тетушка послала его не только за Сашей, но еще и для тайной проверки: не испугается ли пойти в темноте? Пфы! Думает, что он все еще как младенец!.. Да и полной темноты нет. Над крышами видно, что на западе светятся в небе желтые остатки заката, в которых дрожит золотым расплавленным шариком вечерняя звезда Венера. Море у горизонта хранит в себе ртутный отблеск и лишь ближе к городу становится почти таким же непроницаемым, как черные берега.
В этой непроницаемости мигает на Константиновском форте рубиновый маяк да горят зеленый и красный огоньки на буях, отмечающих проход в бухту среди все еще не поднятых со дна кораблей.
Воздух тихий, с сухими иголочками холода, и все же ощущается в нем чуть заметное шевеление. Дыхание моря. И в этом дыхании запах соленой воды и водорослей, сухой полыни и теплых (все еще теплых, несмотря на зиму!) слоистых каменных берегов.
Коля вдохнул этот запах, и... ка-ак ахнуло! Над головой. Почудилось даже, что мелькнуло в небе отражение желтой вспышки. И подскочила земля! Коля присел на корточки и прижал к ладоням уши. Не от страха, от неожиданности. Испуга-то почти не было. Он сразу понял: это мортира веселого Маркелыча, о котором говорили ребята. Упреждали, что надобно ждать салюта!
А тетушке про то не ведомо, вот, небось перепугалась!
Коля засмеялся, вскочил и шагнул в пролом забора. На крыльце постучал а шаткую дощатую дверь. Тихо было. Еще раз постучал. Услышал из глубины слабый голосок:
– Та заходьте, не заперто...
Видно, в здешних местах не боялись воров.
В темных сенях светилась щелью внутренняя дверь, Коля потянул ее за край. Саша съежено сидела на лавке, обняв обтянутые пестрым оборчатым платьем колени. В свете лампы искрились темные глаза и колечки на висках.
– Здравствуй! – как бы с разбега сказал Коля.
– Здрасте... Ой, я так перепугалась...
– Разве я страшный? – храбро усмехнулся он.
– Та я не вас, а пушки...
– Это же Маркелыч, который живет над вашим домом! Он в честь праздника!..
– Я знаю, уже не впервой. А все равно каждый раз такой страх... Как тут люди жили при осаде?
– Попривыкали, вот и жили, – отозвался Коля все с той же храброй ноткой.
Он, когда шел сюда, боялся, что будет смущаться, потому что раньше рядом с девочками всегда ощущал себя нескладным и поглупевшим. Но сейчас орудийный выстрел будто стряхнул с него застенчивость.
– Пойдем к нам чай пить! Тетушка приглашает... Потому что я именинник. Ну, то есть, я тоже приглашаю...
– Ой... – Она спустила с лавки ноги и взяла себя за плечи. – Не...
– Да отчего же "не"? Вот смешная! Пойдем... Саша!
Она призналась шепотом:
– Я стесняюся...
Он не стал уговаривать и уламывать, как, наверное, полагалось бы: "Да чего же стесняться? Все будет славно, не бойся". Сказал сурово и прямо:
– Экая беда! Постесняешься и привыкнешь. А у нас зато есть к чаю конфекты с лимонным сахаром. Идем! Нельзя долго упираться, ежели в гости зовут.
– В гости надо платье красивое...
Ну, тут она, кажется, хитрила. Платье и так было нарядное. С ярким рисунком из разноцветных колечек, с тройным рядом кружевных оборок на рукавчиках и широком подоле. Может быть, она тайно ждала приглашения?
Коля совсем расхрабрился:
– Ты и так вся красивая! Пошли! – И взял ее за руку. За тонкое запястье (в котором вдруг проклюнулась теплая жилка). Саша мягко освободила руку. И оба смутились. Потом Коля сказал уже с досадою:
– Право же, непонятно, чего ты боишься? Там же твоя мама...
– Ну... тогда я только чоботы надену... – Она выгребла из-под лавки высокие и широкие ботинки без шнуровки, сунула в них ноги. – Идите к двери, я лампу задую.
Коля вышел на порог. Саша тут же появилась рядом. У лестницы он опять взял ее за руку:
– Здесь такие ступени, можно свернуть голову.
Саша засмеялась тихонько (от губ пошли теплые комочки воздуха):
– Да что вы, я здесь каждый камушек знаю. Это я должна вас держать, давайте... – И стало непонятно, кто кого держит. И так добрались до Колиного дома.
Тё-Таня ждала их, конечно, на крыльце. Снаружи спокойная, а внутри (уж Коля-то знал!) полная тихой паники. Наверняка решила, что мортирный выстрел разнес любимого племянника в клочья.
– Наконец-то! Мы ждем, ждем... А тут еще эта ужасная стрельба!
– Это Маркелыч, верхний сосед! Салют устроил!
– Лизавета Марковна объяснила. Но все равно такой страх...
("Все девчонки одинаковы, даже взрослые...")
– Заходите... Сашенька. А ты в одном платье! Такой холод...
– Я привычная...
У порога она скинула чоботы и опять стала тихая, присмиревшая. За столом на тетушкины вопросы отвечала шепотом, чай пила из блюдца, которое держала, отодвинув мизинец. Осторожно дула на горячее, вытянув губы трубочкой. На мочках ушей у нее дрожали похожие на божьих коровок сережки. Облитые желтым сахаром длинные конфекты она брала двумя пальчиками и откусывала мелкие кусочки.
Татьяна Фаддеевна вышла из-за стола и сообщила, что в честь именинника следует сыграть торжественную музыку. Села к расшатанной фисгармонии. Этот старинный инструмент вдова Кондратьева вместе с остальной мебелью оставила в полное распоряжение новых жильцов (а сама, получивши деньги вперед, укатила к дочери в Евпаторию). Кстати, было непонятно, откуда и зачем эта фисгармония у неграмотной и далекой от музицирования вдовы...
Тетушка бодро исполнила марш Преображенского полка, а после него мазурку. "Лишь бы не заставила танцевать... Да ведь Саша все равно не умеет!"
Фисгармония посвистывала мехами, старательно выталкивая органные звуки.
Тетушка откинулась на стуле.
– Конечно, это не фортепьяно... Да настоящий инструмент здесь, верно, и не достать.
Лизавета Марковна подперла пальцем подбородок.
– До чего же вы, Татьяна Фаддеевна, ловко играете. Сроду такого не слыхала... А музыка эта попала к Кондратихе, можно сказать, с улицы. Раньше-то струмент стоял, говорят, на Шестом бастионе, у офицеров. А потом на ём французы забавлялися и, ничего, целым оставили, когда уходили. Кондратиха и подобрала, вернувшись с Северной. Заместо комода.
– Неужто во время войны людям было до музыки? – осторожно сказала Татьяна Фаддеевна.
– А чего ж, везде люди живут. И на войне тоже... Как затишье случалось, так и гулянья были. На Малом бульваре, где памятник капитану Казарскому. Бомбы туда почти не долетали. Бывало, что и французские офицеры, которые в плен попались, гуляли с нашими. Когда пленный, он ведь уже не враг... Любезные такие... Ну, а уж перед самыми-то штурмами стало оно не до гуляний...
– Не, маменька, на бастионе стоял не этот инструмент, а пианина. Большая, – вдруг проговорила из-за блюдца Саша. – Отец Кирилл сказывал. Потому бастион и назывался Музыкальный.
– Ну, может, и так. Сейчас уж мало кто помнит, как было в точности. Всякие сказки сказывают. Порой страх такой. Будто по развалинам на Екатерининской чьи-то души в белых рубахах гуляют да водят при луне хороводы...
Коля насторожил уши. Хороводы призраков – это интересно. И не очень страшно, если при лампе, среди людей и в своих стенах. Однако Лизавета Марковна вздохнула и примолкла. И тогда Саша вмешалась в беседу снова:
– Маменька, а ты скажи еще о трех дядьках на конях. Как они старуху искали...
– Ой, да выдумки это. Мало ли чего болтают...
– Ну и пусть выдумки! Зато интересно! – оживился Коля.
– Ну, если интересно... Сказывают, будто в самом начале, когда только первые ихние корабли показались у наших берегов, к одному часовому подошла на закате женщина. Сгорбленная, в лохмотьях. Часовой-то стоял недалече от здешних мест, в карантине у колодца... Подошла и просит: "Спрячь меня, солдатик где-нибудь, ищут меня недобрые люди..." – "Да где же я тебя спрячу, места нет подходящего, пусто кругом..." – "Ну, так я сама спрячусь, ты только меня не выдавай тем, кто прискачут на конях. Пускай хоть смертью грозят, не выдавай, родимый..." Он и обещал... Скоро и правда прискакали три всадника: первый весь в черном, за ним – в красном, а после всех – в белой одежде. И все с оружием. Подступили к часовому, саблями грозят: сказывай, где старая женщина! А он отрекся накрепко: никого, мол, не видал, не слыхал. Те, видать, поверили. Пригрозили еще на всякий случай, да и ускакали, будто растаяли. А как не стало их, старуха явилась опять и говорит солдатику. Это, мол, не просто люди на конях, а приметы. Черный предвещает, что город весь превратится в развалины; красный – что будет здесь великое кровопролитие и пожары; а белый означает, что, когда все беды кончатся, станет город краше прежнего... Ох, да когда только наступит это времечко? Осада кончилась давным- давно, а все живем на пепелище...
– А кто была эта женщина? – с некоторой опаской спросил Коля.
– Кто же ее знает? Может, просто гадалка какая-то, а может, судьба наша горькая...
Коля на всякий случай незаметно сложил замочком пальцы. Но тревожиться всерьез не было ни охоты, ни сил. Он вдруг ощутил, что соловеет от тепла и сладкой сытости. Перебрался на диванчик с гнутой спинкой, что служил ему и кроватью. Здесь лежали в беспорядке номера "Земли и моря".
Саша оглянулась на Колю.
– Хочешь посмотреть журналы? – сказал он. (А что делать, надо как-то развлекать гостью).
– Хочу... – И она присела рядом. – Ой, это что?
На картинке во всю страницу громадная (толщиною с бревно!) змея обвила кольцами зубастого ягуара и разверзла пасть.
– Анаконда. Есть такие змеи-удавы в далекой стране Южной Америке, на реке Амазонке. Могут даже быка проглотить.
– Это по правде или такая сказка?
– Какая там сказка! Попадись такой "сказке" и вмиг – хлоп, и нет тебя...
– Страх какой... – Она даже придвинулась поближе.
– Конечно! Особенно, если ты без оружия! Ну, а если с ружьем или пистолетом, тогда трах ей прямо в пасть! – И он вспомнил пистоль Фрола. Как метко и храбро (теперь и вправду казалось, что храбро) он, Коля Лазунов, пальнул по бутылке. Мог бы и в пасть анаконде...
Дальше было еще немало картинок с подписями и краткими рассказами. Египетские пирамиды, нападение индейцев на американский экипаж, аэростаты новейшего вида, фрегаты и броненосные корабли, индийские храмы и рыцарские турниры древних времен...
Вообще-то Коля с большим желанием рассказал бы о путешествии Джона Гаттераса через льды, но понимал, что Саше интереснее такая вот заморская пестрота. Ладно, и это неплохо...
– Коля, смотрите! Разве они тоже бывают взаправду?
– Нет, это миф. То есть сказка. Из древней Греции. Это центавры.
– А не кентавры?
– Ну, можно и так... А ты откуда про них знаешь?
– Отец Кирилл говорил. Который нас грамоте учит, у него дома вроде как школа... Я нашла осколок с похожей картинкой, показала ему: не грех ли собирать такие. А он засмеялся, говорит: собирай на здоровье. Это, говорит, в далекие времена здешние люди лепили посуду с такими картинками, на которых всякие сказки. Картинки эти ничуть не грех, ежели им не молиться, а просто смотреть...
– А что за посуда? Где ты находила осколки?
– В Херсонесе, где монастырь. Там их много. И всякого другого... Там раньше город был, в старые-старые годы, а потом его разрушили то ли татары, то ли еще кто...
– А, ну это известно! Говорят, он погиб после осады. Она была вроде этой, недавней, только пушек тогда еще не придумали. Зато швыряли из катапульт горшки с горящим зельем...
– Вот страх...
– Ну что ты все "страх" да "страх"!.. А эти посудные осколки, они теперь где?
– Дома. Принести?
Не успел он сказать "не беспокойся, потом", как она раз – сорвалась и умчалась!
Лизавета Марковна и тетушка только руками всплеснули. А Коля досадливо понял, что надо идти следом, долг обязывает. Но за те полминуты, пока долг боролся с неохотой, раскрасневшаяся Саша примчалась обратно. С синим узелком в руке. Торопливо развязала его, положив на колени, раскинула широкий платок.
На платке оказались черепки, цветные каменные бусинки, черные неровные монетки, флакончик из перламутрового стекла. Посудных осколков было больше всего. Одни – шероховатые, кирпичного цвета, с выпуклым орнаментом на кромках. Другие – лаковые, черные с коричневым рисунком или наоборот – коричневые с черным. Различимы были греческие профили с кудрявыми головами, львиные гривы, колесо повозки, часть корабля с загнутой, как рыбий хвост кормой. Жаль только, что ничего целого.
Но нет, было и целое! Почти...
– Вот... – Саша с коротким выдохом перевернула большой выгнутый осколок.
На темном, как уголь, лаке были красно-коричневые фигурки с черной прорисовкой лиц, складок одежды и завитков волос. Кентавр с кудрявой бородой, женщина в широком хитоне и тоненький босой мальчик с перехваченными шнурком волосами и в легкой рубашонке (кажется, называется "туника"). Лица у всех троих были спокойны, однако в позах ощущалось действие. Кентавр держал своей ручищей руку-стебелек мальчика и притягивал к себе. Мальчик слегка упирался, но, видимо, не из боязни, а, скорее, из баловства. Женщина с заметной тревогой придерживала мальчишку за плечо: "Ну, куда же вы его хотите увести?"
По верхнему краю рисунка тянулись квадратные завитки эллинского узора. Задняя часть лошадиного туловища кентавра была отколота. Ноги женщины и нижний край хитона – тоже. А мальчик весь был целехонек – гибкий, шаловливо-упрямый. Живой...
Саша тепло прошептала у Колиной щеки:
– Смотрите, кентавр, наверно, задумал превратить его в такого же, как он сам, наполовину лошадь...
– Ну, если и превратит, то не насовсем, а на время. Чтобы попрыгал по лугам, как жеребенок. Попрыгает и вернется к... маме... – включился в игру Коля. И почему-то смутился.
– А если не вернется? Ой, вот страх...
– Опять это слово! – старательно возмутился Коля, чтобы прогнать смущение. – "Страх" да "страх"! Еще раз скажешь так, тогда...
– Ой... а что будет? – Она вроде бы испуганно сощурила один глаз и сморщила переносицу.
–Тогда... щелчок по носу! Во... – Коля сложил колечком указательный и большой пальцы.
– Ой...
– "Ой" тоже нельзя говорить, это все равно что "страх"... – расхрабрился Коля.
– Ладно... – покладисто сказала Саша. – А вот смотрите еще...
– И не говори мне "вы". Что это такое? Я тебе кто? Наследный принц? Я же не говорю тебе "смотрите-извините"...
– Но вы же из образованных, а я...
– Будет щелчок! Как за "ой" и за "страх"!
– Ой... Нет, это не считается, это я нечаянно. Больше не буду.
– То-то же...
– Смотр... ри... Вот эти бусинки... Отец Кирилл сказал, что их носили такие тетеньки две тыщи лет назад... – она мизинцем показала на женщину, которая удерживала мальчика. – Вот, здесь даже нарисовано...
– Да, видно... – Они склонились над осколком, почти коснувшись висками. Потом Коля поднял к глазам черную монетку. – Саша, смотри! Здесь, кажется, Геракл борется со львом.
На монетке в самом деле сплелись крошечный гривастый лев и мускулистая человеческая фигурка.
– Льва-то я давно разглядела. А этот Гер... какл... он кто?
– Греческий герой. Он совершил двенадцать подвигов. И один из них – борьба со львом. Геракл его задушил.
– Ой стр... Нет! Я не досказала!
– Ты не досказала "страх". Но сказала "ой". Подставляй...
Саша вздохнула, зажмурилась и вытянула вперед лицо с носом-клювиком. Костя, замерев, коснулся клювика ногтем.
– Вот так... А в следующий раз будет со стр-рашной силой...
Тетушка и Лизавета Марковна, беседуя о своем, ушли в другую комнату. Коля и Саша поразглядывали еще, пообсуждали полушепотом херсонесские находки. Саша призналась тихонько:
– Я их пуще всего на свете люблю собирать. Когда ищу, будто сама попадаю... в ту страну... Там говорят, было красиво...
– Еще бы! Там везде стояли белые храмы с колоннами и статуи...
– А мальчишки надо мной смеются. Они сами-то пули да осколки собирают и вообще всякое, что осталось от войны. Чтобы продавать приезжим. А про мое говорят: "Кто это купит!" А я и не хочу продавать...
– Саша, а мне ты покажешь, где такие находки?
– Конечно! Только это надо, когда тепло, сейчас земля замерзла и пальцы стынут...
Коля быстро глянул на тонкие Сашины пальцы с коротко остриженными ногтями и перевел глаза на черепок с кентавром. Взял, подышал на него, потер обшлагом нарядной желтой рубашки. Лак заблестел сильнее, а мальчик будто шевельнулся.
– Нравится? – шепотом спросила Саша.
– Еще бы...
– Коля... Тогда я вам... тебе это дарю.
– Да ты что!
– Не отказывайся. Ты же именинник, именинникам обязательно делают подарки.
– Ой, Саша... – выдохнул он стесненно и обрадованно.
– Ага! – обрадовалась и она. – Подставляй нос!
– Как? Отчего это?
– Ты сказал "ой"!
– Но... про меня же уговора не было!
– Ну и что же, что не было! Получается не по правде!
Счастливо жмурясь, Коля повернул к ней лицо и вытянул шею. И носом ощутил касание гладкого ноготка.
– Это на первый раз. А потом будет со стр-рашной силой... – и Саша засмеялась, будто посыпались из горсти стеклянные шарики. И Коля засмеялся. И делалось им все смешнее, и скоро они хохотали, откинувшись к спинке диванчика и болтая ногами в одинаковых полосатых чулках. И было бы это неизвестно как долго, если бы не вошли Тё-Таня и Сашина мама.
– Сашенька, пора домой. Скажи спасибо и до свиданья...
Когда они ушли, Коля посидел еще, улыбаясь, сложил в папку журналы и опять потер обшлагом древний черепок.
– Тё-Таня, взгляните, что Саша подарила.
– Ну-ка, ну-ка... – Татьяна Фаддеевна водрузила пенсне, которое надевала не столько ради остроты зрения, сколько для "представительства". – Ох, да это же осколок эллинской вазы! Какой прелестный фрагмент! Здесь целая жанровая сцена...
– Да! – Колю словно бесенок толкнул колючим локтем. – Это знаете что? Это...
В прежние дни Коля не решился бы так шутить, чтобы не искушать судьбу. И чтобы лишний раз не вспоминать плохое. Но сейчас он ощущал счастливую защищенность от прошлого и радостную уверенность, что дальше все будет хорошо. И отомстил беспощадной шуткой за недавние петербургские дни, за свои слезы и стыд.
– ...Это вы, я и адмирал. Он тащит меня в корпус, а вы не отдаете...
– Николя!
– А что? Разве не похоже?
– Совершенно не похоже, – сухо сказала она по-французски и сняла пенсне. – Даже не понимаю, мон шер, что за фантазия... И зачем ты опять вспоминаешь об этом?
"Чтобы не бояться вспоминать. И чтобы вообще не бояться". Но этого он не сказал, а отозвался беспечно:
– Да так... – И опять погладил осколок. Словно просил у него прощения. Потому что в самом-то деле на древнем рисунке было совсем не то. Была веселая сказка. Наверно, кентавр уговорит женщину отпустить сына с ним в широкую скифскую степь и превратит его на часок-другой в быстроногого кентаврёнка. И тот сделается похожим на мальчишку-всадника, который солнечным осенним днем скакал рядом с вагоном. Долго скакал. Словно хотел навсегда запомниться Коле. И запомнился...
