Что было зимой
1
В какой-то книжке про корабли Стасик прочитал, что в старину придумали прибор для измерения скорости судна. Дощечка-поплавок, тонкий тросик с узелками и катушка. Называется все это “лаг”. Дощечку бросают в воду, судно плывет, катушка вертится, узелки на тросе проскакивают сквозь кулак матроса. Сколько узлов проскочит за полминуты, столько, значит, миль корабль проходит в час...
И вот теперь Стаськина память рванулась и начала разматываться, как тросик лага при фантастической скорости. Каждый узелок — толчок воспоминания. Ведь было же, было столько всего этой зимой и весной сорок восьмого года!
...Прежде всего была радость, что Белый шарик — вот он и никуда больше не денется. Он сам это твердо пообещал. Теперь они всегда были вместе. Днем Стасик держал Шарик в кармане, а ночью под подушкой. Всегда можно было разговаривать — даже на уроке, если не надо ничего решать или писать. А уж ночью тем более! Руку под подушку, одеяло на голову — и нет уже комнаты с прикрученным огоньком керосиновой лампы, со скрипучей кроваткой, в которой мама укачивает хнычущую Катюшку...
— Белый шарик!
— Вильсон!
Они договорились, что Стасик будет Вильсоном. Назло Бледному Чиче и всем врагам. Потому что крикнешь: “Вильсон!” — и эхо летит звонко, далеко, будто под звездным небом над океаном.
Они разговаривали про все на свете. Стасик рассказывал и печальное, и хорошее. Про свою жизнь, про кино “Золотой ключик” и “Мы из Кронштадта”, про книжку “Ночь перед Рождеством” (теперь было не страшно). Про школу, про войну — то, что он о ней знал, про сказочность улицы Банный лог, про обрывы и станцию “Ръка” на берегу... Шарик о многом знал больше Стасика, но знание это было для него как-то... ну, будто написанное черными буквами на белом листе. А когда говорил Стасик, получалось как цветное кино — Шарик сам признался в этом другу Вильсону.
Иногда Стасик просил:
— А сейчас рассказывай ты.
— Про что?
— Ну, про Кристалл. И вообще... как там у вас.
Белый шарик добросовестно пытался объяснить, “как там у нас”. Узнал Стасик о больших шарах-наставниках, о Всеобщей Сети, об импульсах, которые надо излучать и принимать. Об идее Всеобщего Резонанса, при котором наступит во всем Великом Кристалле полная радость и постоянное счастье.
— Если постоянное, это ведь может надоесть, — осторожно заметил Стасик.
— Ох, не знаю... Все равно до этого еще очень далеко. Даже бесконечно далеко. Всеобщая Сеть — она ведь хрупкая. Строишь, строишь, а черные покрывала рвут ее то там, то тут. И самому надо глядеть, чтобы под такое покрывало не угодить...
— А что за покрывало? Какое оно? — Стасика щекотал под одеялом жутковатый озноб.
— Да, в общем-то, ничего особенного... — В ответе Шарика скользнуло небрежное хвастовство. — Большие шары всё пугали: “Черное покрывало, черное покрывало! Не будешь слушаться, оно тебя...” А что оно такое, объяснить не могли. И сами дрожали, будто это нечистая сила какая-то... Ну, мне надоело, я начал собирать рассеянные импульсы информации, начал шарить по граням. По нашей и по соседней...
— Ты можешь понятнее-то рассказывать?
— Ага, ладно... В общем, я узнал. Есть в Кристалле черные шары. Про них мало кто знает, потому что они мертвые, ничего не излучают, а только все притягивают к себе, сильно-сильно. Создают вокруг себя гравитационное суперполе...
— Что?
— Силу притяжения такую, страшно громадную... Иногда ее накапливается столько, что уже просто некуда деваться. И вот при каком-нибудь сотрясении грани это поле отрывается от черного шара и начинает жить само по себе. Плавает внутри Кристалла... Но оно не привыкло к такой жизни, хочет, чтобы внутри него был какой-нибудь шар. И вот, если кто окажется на пути, оно его хвать — и окутало! И тогда этот шар превращается в черный, в мертвый...
Стасику стало неуютно. Ожил страх замкнутого помещения. Но Белый шарик сказал с новой порцией ребячьего самодовольства:
— Ни фига, я теперь знаю, как с ними расправляться. Недавно такой лоскут начал подъезжать к нашей пирамиде. Желтые близнецы причитают, как перепуганные тетушки. Красный шар говорит: “Все, друзья, кому-то из нас крышка. Отвлекайте его от малыша”. От меня то есть... А я разозлился, собрал энергию аж из самого нутра да как шарахну по этому покрывалу рассекающим импульсом! Раз-два! Крест-накрест! Оно и расползлось на четыре части. И каждая часть вдруг начала таять, съеживаться... Ну, я тогда и понял! Если покрывало делается слишком маленьким, в нем не хватает внутреннего напряжения и оно распадается...
— Это было, когда ты два дня не отзывался?
— Ага... Потому что на рассекающие импульсы столько энергии уходит, что потом... Ну, как воздушный шарик, из которого воздух выпустили... Если я опять не буду отзываться, ты не беспокойся. Значит, просто силы восстанавливаю.
— А откуда ты их берешь?
— Силы-то? Из пространства. Только это долго...
— Но ведь оно пустое...
— Пространство? Кто тебе сказал!
И Белый шарик начал объяснять Вильсону, что такое разные пространства-грани, как они соединяются и пересекаются внутри Кристалла и сколько в них разных энергетических полей и всякого другого... Он это не раз объяснял. И лучше все-го получалось по вечерам, на кухне, когда Стасик смотрел на светящееся окошечко керосинки. Шарик теплел в руке, оранжевый прямоугольник приближался, делался как экран в кинотеатре, желто-красные полотна и объемы переплетались в нем, выстраивались в сложные лестницы и пирамиды. Их прошивали нити разноцветных импульсов. А шепоток Белого шарика щекотал взмокшую от волнения Стаськину ладонь. И в эти минуты все хитрости многомерных пространств становились понятными Стасику... Потом, когда он отрывался от экрана, почти все забывалось. Но Стасик не огорчался. Главное, что Белый шарик есть на свете и почти всегда рядом. Такой вот маленький неунывающий сказочный друг.
И все-таки порой Стасика беспокойно царапало желание разгадки. Кто же он, Белый шарик? Что это за страна такая — Великий Кристалл? Где она? Шарик вроде бы и не скрывал ничего, но ответы были непонятные:
— Великий Кристалл? Ну, как объяснить-то? Везде он, все мы в Кристалле. Только грани разные... Я бы с формулами тебе легко мог растолковать, но вы же в школе еще не проходили такую математику...
И все-таки он хитрил, обходил что-то главное, этот Белый шарик. Недаром так смутился, когда все открылось.
Это случилось неожиданно, во время одной такой беседы на кухне. Как всегда, придвинулось, выросло перед глазами слюдяное окошечко керосинки. И вдруг среди оранжевых плоскостей и закрученных желтых лент мелькнула темно-синяя щель, разрослась в пространство, пересыпанное колючими искрами и светящимися горошинами, опоясанное лентой серебристой пыли. Только на миг! Словно сознание Белого шарика неосторожно приоткрыло дверь в комнату, где пряталась разгадка.
— Стой! — мысленно крикнул Стасик. — Подожди... Значит... Выходит, Великий Кристалл — это все Мировое пространство?
Белый шарик аж завертелся в ладони. Но ответил ворчливо, как про самое обыкновенное:
— Я же тебе тыщу раз это объяснял.
— Ты не так объяснял. — Значит, Шарик — это... Стасика тряхнуло дрожью, обдало дыханием громадной межзвездной пустоты. — Значит, ты... звезда?
Белый шарик пульсировал и будто наливался горячим соком в стиснутом Стаськином кулаке. Молчал с полминуты. Потом ответил с капризно-скандальной ноткой:
— Ну и что? Ну, звезда... Что такого? Нельзя, что ли? — За этой ершистостью он явно старался спрятать неловкость и даже какой-то страх.
— Как... наше Солнце? — растворяясь в обморочном восторге, прошептал Стасик.
— И вовсе не “как”. Солнце — желтый шарик, а я белый. И оно у вас уже взрослое, а я...
— А ты... ты с ним пробовал разговаривать?
— Ну зачем? — В ответе Шарика зазвенела досада. — Зачем оно мне? У меня и в своей грани много знакомых шаров... Я понимаю, этот Желтый шарик — хороший, раз он твое солнце. Но мне-то нужен не он, а ты! У меня с тобой резонанс...
— Но ты же... такой громадный, а я... как пылинка перед тобой...
— Вот этого я и боялся, таких вот разговоров... Ты станешь теперь измерять, сравнивать... и не захочешь дружить...
— Нет... я все равно хочу, — неуверенно отозвался Стасик.
— Ты пойми! — В Шарике чуть ли не слезинки зазвенели. — Я вовсе даже не большой... Посмотри на небо — разве звезды громадные, когда ты на них глядишь? И я, когда с тобой...
— Ну чего ты расстроился-то... — неловко сказал Стасик.
— Потому что ты не понимаешь! Разве дело в массе и в размерах? Главное, что мы... похожие...
У Стасика неожиданно сильно защекотало в горле.
— “Один и один — не один...” Да?
— Ага... — Белый шарик шмыгнул носом, если такое выражение применимо к звезде.
— Послушай... А тебя можно увидеть на нашем небе?
— Не... Я же из другой грани Кристалла.
— Ну ладно, — сказал Стасик. — Все равно это здорово...
Несколько дней Стасик ходил с горделивой радостью оттого, что он дружит со звездой. Но и... сомнение скребло. Вдруг Белый шарик все это выдумал? Не нарочно, а поверил, как и Стасик, в свою сказку. А на самом деле он просто маленький волшебный шарик... Да, но ведь поезд-то он остановил по правде! Под силу ли такое небольшому шарику, даже волшебному?
Как бы то ни было, а скоро Стасик притерпелся к пониманию, что Шарик — звезда. Если это и правда, то звезда он там, далеко, у себя. А настоящий Шарик был вот он — всегда под рукой. Маленький, верный и откровенный друг.
А Белому шарику, судя по всему, того и было надо...
2
Конечно, время бежало не только в беседах с Шариком. Были уроки в школе, домашние задания, двойки по арифметике, за которые попадало от мамы. Удивительно, что Шарик всякие мировые сложности понимал, а помочь решить задачку за третий класс не мог, путался... Часто хворала Катюшка, с ней тоже хватало забот. Но было и хорошее.
Новый год все жильцы дома встречали вместе: на просторной кухне сдвинули столы. А елочки у всех были свои — у Стасика, у Полины Платоновны, у Зямы. Полина Платоновна дала Стасику немного старинных свечек, и они целый час горели, потрескивая, на хвойных лапах, а Катюшка глазела и улыбалась, будто что-то понимала...
Банный лог опять сделался сказочно-зимним, и Стасик с Зямой снова катались там на санях. В конце улицы висел зеленоватый месяц, светились в окнах огоньки, а неподалеку, на башне маленькой церкви, весело тренькали рождественские колокола.
Андрей Игнатьевич сделал Стасику подарок. Отыскал под навесом среди рухляди ржавые коньки-снегурки, начистил их.
— На, катайся, как я когда-то.
Стасик прикручивал снегурки к валенкам веревками с палочками и учился кататься по обледенелому тротуару. А когда пришла сноровка, стал отпрашиваться у мамы на каток в недалекий сквер, который назывался “Сад имени Ворошилова”. Там было весело, горели развешанные на проволоках лампочки, играла радиола. И все было прекрасно, пока Стасику не повстречались Бледный Чича, Хрын и еще двое, Стасик их не знал. Тут уж все пошло как по-заведенному. Вильсона — головой в сугроб, валенки — долой с ног, коньки с них содрали. “Только пикни кому, Матросик, ноги повыдергаем!”
— Чичка-затычка, — бессильно сказал им вслед Стасик. Натянул валенки и пошел домой. И не заплакал.
Он даже не очень разозлился сейчас. Злиться на Чичу и его гадов приятелей было бессмысленно. Они для Стасика были уже как бы не люди, а какое-то неизбежное природное зло. Это все равно что на плохую погоду обижаться, на слякоть, на мокрый ветер. Если попал под дождь, какой смысл его ругать? Все равно вымокнешь, если без зонтика.
А где взять зонтик от Чичи?
Маме Стасик сказал, что коньки отобрали незнакомые мальчишки. Мама, кажется, была даже довольна в глубине души: не будет сын бегать по вечерам на каток, где всякие опасности и хулиганы.
Шарика Стасик с собой на улицу никогда не брал: он хоть и волшебный, неисчезающий, но осторожность не мешает. И в тот вечер Шарик ворчливо сказал:
— Если бы я был с тобой, Чича добром бы ноги не унес.
— А что бы ты сделал?
Шарик молчал.
— Ты что? Распылил бы его на атомы? — испуганно догадался Стасик. — Как тогда в лагере обещал?
— Я... не знаю. Ты хотел бы?
— Нет! Не хотел.
Совсем недавно Стасик думал о том, что Чича с дружками — не люди, а так, тупая злая сила. Но тут сразу спохватился: с головой же он, Чича-то, с руками, с ногами. Человек все-таки.
— Нет, не надо... Ну, он подлый, конечно. Только... У него же мать есть, я ее видел, она в лагерь приезжала. Нормальная тетенька... Знаешь, как рыдать по этому дураку будет!
Шарик все молчал. Кажется, виновато.
— И вообще... — Стасик замялся. Как разъяснить попроще Белому шарику? У них, у звезд, может, совсем другие понятия. — Если мы это сделаем, тогда... значит, мы убийцы — ты и я. А это же самое страшное. Мы с мамой как-то разговаривали, она сказала, что ничего нет страшнее убийства. Потому что оно — непоправимое... Это только фашисты убивают и не мучаются. А мы что, из-за какого-то Чичи должны делаться как фашисты?
Шарик сказал неожиданно:
— Мама у тебя хорошая... У шариков мам не бывает.
— А откуда шарики берутся? — Стасик был рад сменить разговор.
— Не знаю. Вспыхивают, вот и все...
— Прямо из пустоты?
— Наверно, да... Я Чичу и не хотел распылять, просто так спросил. А что с ним делать-то?
— По морде бы ему надавать, — мечтательно отозвался Стасик. — Ты не мог бы дать мне такую силу? Ну, влить энергию... У тебя ее вон сколько. Черное покрывало порвал, поезд остановил...
— Так это я сам. А другому как силу передашь?.. Да, наверно, тут и не в силе дело.
— А в чем? — обиделся Стасик. — Думаешь, мне смелости не хватает? А что в ней толку, если их всегда вон сколько! И все такие дылды!
Шарик задумчиво спросил:
— Может, мне самому попробовать накостылять ему?.. А вдруг не рассчитаю, это ведь не поезд. Трахну посильнее толкающим импульсом, а от него рожки да ножки...
— Нет уж! — опять испугался Стасик. — Лучше не пробуй. Он рассыплется, потом не соберешь... Ты лучше вот что. Раз ты можешь всякое такое... раз для себя шарик сделал пластмассовый... Может, ты мне новые коньки сделаешь?
— Да это запросто! Если хочешь, можно с ботинками...
— Правда? Из ничего сделаешь?
— Нет, надо из чего-нибудь. Например, из полена. Главное, чтобы масса была примерно одинаковая. Тогда я перестрою вещество по заданному образцу...
— У меня ботинки тридцать третий размер. Но лучше делай тридцать четвертый, чтобы на теплые носки... Ох, нет...
— Что?
— Мама сразу же спросит: откуда коньки?
— Ну и скажешь.
— Так она и поверит!
— Ну, давай прямо у нее на глазах сделаю!
— И знаешь, что тут начнется!
— Что?
— Не знаю... Но начнется. Взрослые всегда боятся непонятного. Хоть и мама, а все равно...
Кажется, Шарик слегка надулся (не в прямом, а в переносном смысле):
— Тебе не угодишь.
— Не во мне дело... Слушай! А ты можешь сделать несколько червонцев? Ой, не червонцев, их сейчас отменили, а новых... Или даже сотню! Только чтобы настоящие... Так, чтобы на коньки хватило и еще на еду осталось до зарплаты! А?
— А мама спросит: откуда деньги?
— А пусть она сама их на улице найдет! В кошельке!
...Они обсудили, какой должен быть кошелек. Потертый, с кнопкой, называется “портмоне”. А в нем несколько новеньких двадцатипятирублевок, одна сотенная бумажка и кое-какая мелочь. Чтобы все было правдоподобно.
— Может, побольше сотенных? — щедро предложил Шарик.
— Хватит на первый раз. Чего жадничать!.. А как ты кошелек маме подсунешь?
— Знаю как. Ты в это дело не вмешивайся.
...Следующим вечером мама рассказывала на кухне:
— Вы представляете, иду из библиотеки, а на снегу рядом с тротуаром что-то чернеет. Смотрю — кошелек. Открыла, а там триста тридцать четыре рубля с мелочью...
— Везет хорошим людям, — заметил Андрей Игнатьевич и опасливо посмотрел на жену.
— Счастливая ты, Галина, — сказала Зямина мать. — Вот и новую юбку себе справишь...
— Да ты что! Думаешь, я себе взяла?
— А что? Кому-то подарила, ненормальная?
— Ну, человек-то, который потерял, он чем виноват? Ищет, наверно, переживает... Отнесла в милицию, протокол составили.
— Ты, Галя, или святая, или дура, — печально сказала Зямина мать. И закричала на Зяму: — А ты тут не торчи, нечего слушать, про что взрослые говорят!..
Стасик сунул пальцы в карман — Шарик там грелся и вертелся.
— Вот она, моя мама. Вся как есть. Понял?
— Ничего, — сердито отозвался Шарик. — Перехитрим.
— Маму?
— У вас ведь есть облигации?
— Ой... Это чтобы выигрывать по займу? Пачка!
— Ночью пошарю по номерам.
...Андрей Игнатьевич звонко кричал на кухне (он на радостях пропустил рюмочку):
— Я же говорил: хорошим людям завсегда счастье! Ты хоть что делай! Это надо же, пять тыщ! Ты, Галина, молодец!
— Да в чем же я молодец-то? — счастливо смущалась мама. — Просто повезло раз в жизни. Принесла газету, стала номера проверять и глазам не верю: и номер, и серия сходятся... Ой, товарищи, я теперь все долги отдам, Стаське новое пальто куплю и еще на полгода нормальной жизни хватит...
При маминой тогдашней зарплате, в восемьсот пятьдесят рублей, пять тысяч — это просто богатство...
— И коньки с ботинками, — осторожно напомнил Стасик.
— Чтобы опять отобрали!
— С ботинками не отберут.
— Зато поколотят...
“А и правда”, — грустно подумал Стасик.
— Ну, тогда лыжи. С горок в Банном логе кататься. Там ребята нормальные, никто не пристает.
Когда легли спать, Стасик велел Шарику:
— Рассказывай, как это у тебя получилось.
— Делов-то... Недавно розыгрыш был. В городе Киеве. На сцене такие штуки крутятся, вроде стеклянных бочек, а маленькие ребята из них пенальчики достают. Ну, как губная помада у мамы. У твоей... А в них бумажки с номерами. Ну вот, один мальчик и вытянул...
— Слушай... а это честно?
— Нечестно деньги из воздуха делать, — слегка огрызнулся Шарик. — А тут все по правде. Надо было только постараться, чтобы мальчик нужный номер вытащил...
— А как ты постарался? Ты что... — Стасика вдруг обожгла радостная догадка. — Сам превратился в этого мальчика?!
— Вот еще! Просто прочитал все номера и подсунул ему под руку тот, который надо. Лучом-толкачом...
Стасик не отозвался на веселую рифму. Вздохнул огорченно:
— А я думал, ты превратился...
— С чего ты взял?
— Я не взял... Просто подумал: вот хорошо бы...
