Рельсовый путь
Стасик никогда не бегал от врагов. Пускай уж лучше надают пинков и подзатыльников, чем слышать за спиной топот, злорадные вопли и гоготанье. Да и все равно не убежишь, если ты один, а тех, кто догоняет, много. Почему-то всегда в жизни так, что Стасик один, а их много.
Но сейчас-то он был с Белым шариком! И страх, что Шарик отберут, разобьют, растопчут, ожег его.
И все же Стасик сразу не побежал. Замер, и между ним и Чичиной компанией оказалось шагов семь.
— Х-хи-и-и, — сказал Чича, будто ждал этой встречи. — Попался, Матросик. — Его пыльно-белое, будто мукой обсыпанное, лицо перерезалось прямой щелью-улыбкой. — Зрав-желам, товарищ Матрос Вильсон!
Видимо, Чича и Хрын были не главные в этой компании. Двое других — повыше и постарше. А еще один, маленький, робко держался позади. Он был похож на случайно здесь оказавшегося “хорошего мальчика”. Зато Чича, Хрын и два незнакомца — явно одного поля ягоды. С одинаковым выражением лиц: ленивые глаза, сморщенная ноздря и отвисшая губа, на которой если даже и не висит шелуха от семечек, то все равно кажется, что висит.
Чича, вертясь перед теми, кто повыше, радостно объяснил:
— Мы этого Вильсона в лагере доводили, он такой нюня. Прижмешь его, а он мигает и шепчет: “Ну что вам надо от меня? Что я вам сделал?” Потешно так...
— Ну правда, что я вам сделал? — спросил Стасик с последней надеждой. Может, среди них найдется хоть один человек?
Не нашлось. Глядели с тупыми ухмылками и ожидали забавы. Даже тот, маленький, не больше Стаськи. А Хрын сказал длинную и связную фразу, какие удавались ему крайне редко:
— Мы из-за тебя лишних десять дней в лагере сидели. Потому что карантин. У, паразит Вильсон...
Вот и причина, чтобы опять довести Вильсона!
Один из незнакомых, тощий, стриженный под машинку, лениво спросил голосом курильщика:
— Ребя, а чевой-то он держит, а? Яблочко, чё ли?
И тогда Стасик побежал. Рывком толкнулся назад, повернулся и кинулся прочь изо всех сил. Той улицей, по которой только что шел. Обратно, к реке. Потому что иного пути не знал. Враги бросились за ним не сразу. Секунды три обалдело топтались, решали. Ну, а потом, конечно, завыли и — следом!
Сперва Стасику удалось оторваться от погони. Первый квартал он пролетел — не заметил. А потом стал задыхаться. Сумка тяжело моталась на боку. Широкие штанины путались в ногах. Руками махать он не мог — держал шарик. И сзади все ближе, ближе: “Стой, Вильсон! Стой, гад! Поймаем — ноги вырвем!”
Если бы ноги вырвали, ладно. А то ведь отберут шарик. Может, кинуть его в траву у забора или под лавку у калитки? А с ним, со Стаськой, пусть делают что хотят. До смерти не убьют. А потом бы он вернулся и отыскал шарик... Нет, украдкой не бросишь, заметят. Вот уже совсем за спиной топают, сейчас ухватят!.. Стасик рванулся вперед через силу.
А впереди обрыв! Река! Спасение! Вниз, в заросли и колючки, враги не полезут. Стоит ли ради какого-то Вильсона обдираться и ломать на крутизне шею?
Стасик без задержки ухнул с края берега в черный чертополох. Покатился среди свистящих, режущих листьев и стеблей. Застрял в репейниках. Цел... И шарик не выпустил.
Наверху перекликались:
— Эй, где он?
— Вон шевелится!
— Айда, парни, в обход! Мы по лестнице, а Бомзик и Хрын вон там, по тропинке!
— Ага, мы его в клещи!
Вот подлюги!.. Волки!
Стасик запрыгал с уступа на уступ. Сквозь бурьян, горько-пахучую полынь и крапиву. Напролом. И кое-где опять кубарем. Добежать бы до станционного домика. Или хотя бы просто до путей! Кто-нибудь из людей, может, встретится! Защитит... Стасику казалось даже, что он обязательно наткнется на доброго дядьку, которому днем дал газету...
Хрын с Бомзиком где-то застряли, а Чича и двое других бежали слева по лестнице и орали:
— Вот он! В кустах трещит!
Они отрезали путь к станции, и теперь Стасик бежал прямо вниз. К черному товарному составу. Откос кончился, Стасик вылетел к рельсовому полотну. К могучим чугунным колесам.
— Чича, скорей! Вот он, падла! — опять заорали слева.
Стасик прижал к груди шарик, замер на миг и быстро полез под вагон. Тьма с запахом смазки и перегретого железа охватила его. И жуть: вдруг состав поедет! И, подгоняемый этим страхом, Стасик через рельс вывалился на другой край полотна.
Здесь было светло. Близкая река отражала еще не погасшее небо. На другом берегу по-домашнему уютно играл патефон и мычала корова. А врагов от Стасика, словно крепостной стеной, отгородил длинный, замерший на путях товарняк.
Разумеется, ощущение безопасности было обманчивым. Секундным. Самое время — не расслабляться, а быстренько спрятать шарик под старую шпалу, что валяется в траве. Но... когда он, Стасик, сумеет вернуться сюда? И вдруг вернется, а шарика нет! К тому же сейчас появилась надежда уйти от врагов.
Стасик торопливо затолкал шарик в сумку поверх учебников, с трудом застегнул крышку. На той стороне, за составом, раздались голоса: “Ребя, он под вагоны залез!..” Стасик оглянулся. На плоском берегу у воды — никакого укрытия. В сотне шагов на обсохшем песке чернела старая баржа, но туда не добежать... А враги уже лезли под вагон.
Стасик оглянулся опять. За спиной увидел висячую железную лесенку — она вела в открытую теплушку. Он подпрыгнул, ухватился за скобу, зацепился ботинками за нижнюю ступеньку. Встал на ней. Посмотрел вдоль поезда. Из-под соседнего вагона высунулась голова. Стасик метнулся по лесенке и нырнул в сумрак теплушки.
Вагон был пуст. Пахло теплым деревом и сенной трухой. Стасик лег на доски. Тихонько всхлипнул — не от слез, от усталости. Отполз подальше от входа. Теперь пусть ищут. Если даже станут заглядывать в вагоны, фиг заметят в темноте. Потопчутся и уйдут... И он уйдет. И наконец-то помчится домой!
Конечно, дома уже переполох, и мама спрашивает соседских ребят: “Стасика не видели?” И наверно, все теперь придется рассказать без утайки. Ну и пусть! Зато есть Белый шарик!.. А с Чичей и другими гадами Стасик еще посчитается. Когда подрастет и найдет верных друзей. Тогда эти подлые чичи, шпана проклятая, станут еще бледнее. Будут убегать, как зайцы, а когда попадутся, начнут просить прощения...
От ненависти к Чиче и его гнусным приятелям Стасика тряхнуло, как в санках на ухабе. И, словно в ответ на этот толчок, задрожал и после короткого лязганья дернулся вагон. И тут же донесся сиплый вскрик паровоза.
Стасик метнулся к выходу. Но снаружи неподалеку стояли пятеро, оглядывали состав. Стасик откачнулся в темноту.
Если бы догадаться, прыгнуть с другой стороны — и в заросли. Ведь широкие двери теплушки были отодвинуты с обеих сторон. Однако это Стасик сообразил, когда было поздно. Вагон снова дернулся, уже в другую сторону. И поехал!
Стасик ослабел от испуга. От такого грозного поворота событий. Он впервые в жизни оказался в идущем поезде. До сей поры он уезжал из Турени только в лагерь “Опилки”, да и то на машине... Что же теперь будет? Куда его увезут?
Прыгнуть?
Но даже из неподвижного вагона прыгать высоко — еще подумаешь, прежде чем решишься. А на ходу... Правда, ход был еще не скорый, однако быстро нарастал. Все чаще постукивали колеса. Стасик опять бросился к выходу. Но в опасной близости от вагона проехал назад черный телеграфный столб. Стасик метнулся в другую сторону. Там почти вплотную к поезду свистели темные кусты.
Стасик сел посреди вагона. И подумал: “Все...”
Он вдруг полностью осознал то, что случилось. Все события дня были ловушкой для наивного третьеклассника Скицына. Подстроены коварной судьбой! Чтобы завлечь его, втянуть в это страшное путешествие, увезти из родного города...
О Белом шарике теперь Стасик не помнил. Такое отчаяние навалилось, что он и шевельнуться не мог. Только глазами беспомощно водил по сторонам.
Справа бежали назад черно-косматые джунгли откоса, слева все еще видна была река с причалами и баржами у берега. Потом ее закрыло темное здание склада с красновато светящимся тюремным окошком. А высокий берег отодвинулся, пропал, замелькали заборы, домики с огоньками, деревья.
Над деревьями ехала вслед за поездом большущая красная, похожая на выпуклый медный щит, луна.
Стасик наконец поднялся. Шагнул к дверному проему. Тот был перегорожен деревянным брусом — на уровне Стаськиных плеч. Стасик положил на брус локти, лег на руки щекой и стал с горькой безнадежностью смотреть на луну и на домики с желтыми уютными окнами, где жили под своими родными крышами счастливые люди. Он не плакал. Слезами все равно не остановить тысячетонную громаду товарного состава, который мчался в ночь. Состав просто не знал о мальчишке, не ощущал его...
Встречный воздух теребил Стасику полубоксовую челку, трепал широченные штанины. Черная земля пролетала внизу, и прыгать было немыслимо. Смертельное дело... Да и куда прыгать? Где он? Может быть, эти дома и переулки уже вовсе не Турень, а какой-то другой город... Или вообще все другое — другая страна, другая планета... Стало укачивать...
Уже потом Стасик сообразил, что, скорее всего, не было причины для такого отчаяния. Пристанская ветка не могла привести никуда, кроме главной станции. А оттуда до Стаськиного дома совсем недалеко...
Но разумные мысли приходят в нормальной обстановке. А сейчас в тряском, быстром вагоне, при этой чудовищно большой луне, что ухитрялась не отставать от поезда, Стасику казалось, что неумолимая сила уносит его в незнакомый безрадостный мир, навеки от дома...
Впрочем, кто знает! Возможно, он был прав. Не исключено, что на какой-то незаметной стрелке поезд в самом деле скользнул бы на колею, ведущую в путаницу неведомых пространств. Особенно если это был тот самый поезд.
...В больнице, когда жар и удушье еще не отпускали Стасика, его несколько раз мучило видение. Сон — не сон, бред — не бред... Нет, не про узлы черного пространства, а другое — про поезд. Стасику казалось, что он лежит на ровном, вымощенном желтой плиткой полу. Пол этот бесконечный. Помещение такое, что не видно стен — только пол и низкий серый потолок (как он держится, такой громадный, если нет ни столбов, ни арок?). По желтому полу протянуты две нитки рельсов — прямо на плитках, без шпал. По рельсам тяжело и ровно движется поезд с черным паровозом без дыма. Стасик лежит на полу и боится. Нет, не того, что поезд наедет на него. Он боится непонятного. Ведь многотонный паровоз и вагоны движутся без опоры. Потому что под тонким полом — Стасик это знает точно (даже видит!) — такое же, как здесь, пространство! И там на желтом полу тоже лежит мальчик (второй Стасик?) и тоже движется поезд. Но там — первый этаж, на прочной земле. А здесь-то как все это держится? И почему — абсолютно такое же, как внизу? Может быть, мир неуловимо раздвоился, как раздваивается, когда смотришь в стеклянную призму? Но в стекле — это лишь кажется, а здесь жуткое “по правде”. И Стасик повисает в этой жути, как в обморочном безвоздушном пространстве...
Вот и сейчас ощущение старого “двухпространственного” бреда дохнуло на Стасика прежним страхом. И он уже готов был обессиленно отдаться ему. Но ощущение нереальности вдруг разбила, развеяла картинка из прежнего, знакомого мира! Стасик увидел две редкие цепочки огоньков, убегающие в даль темной улицы. В конце ее желтовато светилось послезакатное небо, а на нем четко рисовалась тонкая, похожая на шахматную фигуру башня. Это была колокольня старой церкви, в которой теперь располагалась знакомая Стасику городская библиотека!
Стасик понял, что поезд по дуге огибает город и сейчас пересекает по насыпи улицу Стахановцев! В ее дальнем конце, у завода “Красный механик”! Значит, он еще не в дальних краях, а в своем городе! Почти дома! Ох, если бы случилось чудо и поезд стал! На секундочку!.. Ну, пожалуйста!!
Вагоны залязгали, напирая друг на друга. От резкого торможения Стасик полетел с ног, но, не чувствуя ушибов, тут же вскочил. И к двери! Теперь уже он не колебался ни мига. Ухнул вниз, на скользкую траву насыпи, покатился по склону, остановился в канаве, соображая: жив ли?
Поезд наверху опять загрохотал, двинулся. Стасик, постанывая, сел. Нет, ничего не сломано, ничего не болит слишком сильно. Только сердце колотится. Он встал, отряхнулся. Хлопнула крышка расстегнувшейся сумки. Стасик начал застегивать ее и только сейчас вспомнил про шарик. И понял, что его нет.
Раньше шарик округло твердел под кирзовым клапаном, а теперь крышка легла ровно и мягко. Стасик рванул ее, зашарил в сумке. Шарь не шарь, а шарик — не горошина, под книжки не спрячется...
Значит, вылетел при прыжке, при падении? Стасик принялся ощупывать лебеду. Сперва рядом, потом подальше. Несколько минут ползал на четвереньках. Но даже днем шарик может легко затеряться в глухой траве. А когда сумерки... Стасик искал еще и еще. Потом слазил на насыпь. Но склон был ровный и скользкий.
Что же теперь делать? Не ползать же до утра. И все равно бесполезно... А тут еще кольнула суеверная мысль: может, и не надо искать? Дважды Шарик появлялся у Стасика, и дважды случалась беда. В тот раз попал сперва в щелятник, а потом в больницу, а сегодня — чуть не уехал неизвестно куда... И в обоих случаях все начиналось со стычки с Бледным Чичей!
Не хотелось верить, что Белый шарик — предвестник несчастий. Но... опасливое чувство уже заскреблось, не прогонишь. И если уж Шарик исчез, надо ли искать, испытывать судьбу?
Да и домой пора. Ох как пора домой!!
Со смесью виноватости и опаски Стасик еще раз подумал: “Что поделаешь, раз он потерялся...”
“Один и один — не один. Я и ты...” — отозвалось в нем печальным укором.
“Но я же искал. Что поделаешь, раз без толку...”
Между темных заборов он выбрался на улицу. Никогда он здесь раньше не бывал, но, без сомнения, это была улица Стахановцев. Вон и таблички под лампочками на воротах. Стасик застучал ботинками по дощатому тротуару. Бегом, бегом. И через два квартала оказался у ворот завода “Красный механик”. Здесь была конечная остановка автобуса, что ходил до вокзала. Повезло Стасику: почти сразу подъехала крытая полуторка — туренский автобус образца сорок седьмого года. Следом за двумя проворными тетками Стасик забрался в кузов. Поехали. Под брезентом качался керосиновый фонарь. Стасик вытащил из кармана всю мелочь и честно протянул кондукторше пятьдесят копеек:
— До Клуба железнодорожников...
У кондукторши на шнурке поперек груди ролики разноцветных билетов. Она ловко наотрывала Стасику разных: белых, голубых, розовых. По такой хитрой комбинации сразу можно узнать, где сел пассажир и до какой остановки едет — чтобы никто не проехал дальше, чем заплачено.
— Держи... Ох и ободранный какой! Чего это на ночь глядя катаешься? Вот мать-то тебе задаст!..
Это уж точно... Да пусть! Лишь бы с ней ничего не случилось от расстройства и беспокойства... Скорей, скорей бы оказаться дома! И чтобы сразу сделалось все позади...
Автобус трясся, трясся, и наконец-то вот он, Клуб железнодорожников! От него еще четыре квартала — по Первомайской, по Смоленской... Вот и Стаськин дом, светятся два ряда оконных квадратов. А Стаськины окна не светятся! Что случилось?
Он опять припустил бегом. У калитки плавала в темноте красная звездочка папиросы. Это... да, это Юлий Генрихович!
Стасик, часто дыша, встал рядом с отчимом. Виноватый, с тоскливой тревогой, но еще без слез.
Юлий Генрихович сказал тихо и не сердито:
— Где же это ты гулял, а?
Чтобы объяснить все разом, Стасик выговорил обреченно и торопливо:
— Заблудился. Пошел к реке, а там все незнакомое... А потом пристали там одни... которые еще в лагере... Меня с уроков прогнали, вот...
— Да знаю... Учительница твоя приходила...
— А мама?..
В этом вопросе было все. Знает ли мама? Что с ней? Очень ли беспокоится за него, за Стасика? И почему в окнах нет света?
Юлий Генрихович затянулся в последний раз, осветил огоньком впалое лицо. Отбросил папиросу.
— Мама не знает... Ее еще днем на “Калужку” увезли. Видишь, как получилось: пораньше, чем ждали... — Он положил на голову Стасику тяжелую теплую ладонь. — Сестренка у тебя появилась. Катенька...
