Баркентина
— Слушай, какая новость! — возбужденно встретил Мальчика Чип. — Корабль с таким именем, как у нашей Звезды, уже есть! Скоро его приведут сюда. Я узнал от чаек. Они кр-ричали об этом.
Было яркое утро, и солнце сверкало на мокрой спинке Чипа. Он весь светился, как зеленая лампочка. Только лампочки не прыгают, как сумасшедшие, и уж, конечно, не разговаривают. А Чип никак не мог успокоиться.
— Ну что ты скачешь, — сказал Мальчик. — Уймись.
— Это потому, что я пер-реживаю,- сообщил Чип.- А что, если чайки ошиблись? Вдруг он не пр-ридет, этот корабль?
— Ну не придет, и не надо, — сказал Мальчик, чтобы успокоить Чипа. А на самом деле тоже слегка заволновался. Хотелось посмотреть на судно с таким хорошим названием.
А Чип возмутился:
— Как это "не надо"?! Ведь он же не пр-ростой! Он пар-русный!
И у Мальчика застучало сердце.
Ведь никогда-никогда он не видел настоящих белокрылых парусников. Многое успел он здесь увидеть и многое полюбил, но, как и раньше, при слове <<корабль> представлялся ему стремительный клипер с белыми грудами четырехугольных парусов или шхуна, косо летящая над волнами. Строго говоря, кораблем принято называть лишь фрегат. У него не меньше трех мачт, и на всех — прямые паруса. А остальные парусники: бриги, шхуны, бригантины, барки и баркентины — называют просто судами. Но не будем слишком придирчивы к Мальчику.
И в тетрадке своей рисовал он не лайнеры, а бриги и фрегаты. А перед сном шептал в постели названия парусов.
Лишь бы не ошиблись чайки!
Но чайки кричали правду.
Еще до полудня вдали над береговыми крышами показались верхушки мачт, а потом из-за поворота вышел парусник.
Правда, он был без парусов. Его тянул незаметный буксирчик. Но в корпусе и мачтах, в гибкой линии форштевня и бушприта была такая стройность, такая легкость, что сразу все видели: судно это рождено для ветра.
Первая мачта была перечеркнута тонкими реями — перекладинами для прямых парусов. От второй и третьей протянулись над палубой длинные гики. Здесь ставились косые, как у шхуны, паруса.
— Шхуна-барк, — шепотом сказал Мальчик. — Трехмачтовая баркентина. Я такие только в кино видел.
— Какая кр-расавица, — сказал Чип.
Буксирчик суетился и старательно натягивал длинный трос. Слишком неуклюжим и маленьким было это суденышко по сравнению с парусником. И поэтому казалось, что баркентина движется сама по себе. А под ней, чуть вздрагивая, плыло отражение: белый корпус с черными буквами названия, зыбкие желтые мачты и стеньги, опрокинутые в глубину. После неспокойного моря, где лишь пена да отблески на волнах, баркентина не спеша любовалась своим отражением в гладкой воде. Так, по крайней мере, думал мальчик.
У штурвала стоял моряк в полосатой фуфайке. Широкоплечий и сутулый. Больше никого на палубе не было.
Буксир завел баркентину в гавань, к береговому причалу, напротив дамбы. И сразу все изменилось вокруг. Парусник стал главным. Мачты в тонкой паутине такелажа вознеслись над острыми крышами, над тополями, над старой церковью, поднимавшейся в глубине квартала. Берег притих от удивления. Чайки перестали шуметь и совершали над баркентиной неторопливый торжественный облет.
Вы, конечно, догадались, что больше всего сейчас хотелось Мальчику: оказаться там, на палубе. Так хотелось, что он даже забыл про Чипа.
Но что он мог сделать? Пойти к трапу и попроситься в гости? Никогда он не решился бы на это: не тот характер. Ждать случая? Или чуда?
Стоял яркий день, и не было, конечно, в высоте ни тучки, ни Звезды. Но сам того не заметив, Мальчик начал шептать:
Тучка — светлый парашют,
Очень я тебя прошу...
На палубе показался человек. Тот., который стоял недавно у штурвала. Он перебросил через фальшборт ведро на веревке и нагнулся, стараясь зачерпнуть воду.
— ...Позови мою Звезду... — шепотом сказал мальчик.
Веревка выскользнула из рук моряка. Мальчик пружинисто встал. Моряк, перегнувшись через планшир, видимо, поминал морских чертей и ведьм. Потом он исчез и тут же вернулся с багром. Но ведро успело отплыть от борта, а багор был короткий, и моряк не мог дотянуться.
— Подождите! Я сейчас достану! — крикнул Мальчик. И раскинул руки, чтобы ласточкой прыгнуть в воду.
— А я?! — завопил забытый Чип. — Это пр-ре-д-дательство!
— Что ты, я же только примеряюсь, как прыгнуть, — торопливо сказал Мальчик. Ему было очень неловко. — Лезь ко мне в карман, поплывем вместе.
Он оттянул нагрудный кармашек на рубашке и посадил Чипа.
— Не задохнешься?
— Как-нибудь пр-родержусь, — ответил Чип все еще слегка сердито.
Мальчик скользнул в воду. До баркентины было метров восемьдесят. Он плыл среди кувшинок и все боялся, что моряк не станет ждать, а найдет багор подлиннее. Но тот ждал.
Белый борт парусника вырос, навис над мальчиком. Белый почти весь, только внизу, ниже ватерлинии, — зеленый. "Может быть, здесь, у днища, торчат ракушки, приросшие в Южных морях", — мельком подумал Мальчик. Но ракушек не было. Были только рыжие проплешины да колечки ржавчины вокруг заклепок.
Мальчик подплыл к ведру, ухватился за него, как за поплавок, и глянул вверх. На фоне яркого неба он увидел голову и широкие плечи моряка. Серебристо просвечивали волосы, а лица было не разглядеть. Голосом глуховатым, но сильным, моряк спросил:
— Что сначала вытаскивать? Ведро или тебя?
— Ведро! — крикнул Мальчик. — Я плаваю! Давайте багор!
Он подгреб поближе и зацепил дужку за крюк. Ведро взмыло вверх. А через две секунды рядом с Мальчиком упал конец веревочного трапа: два каната и просмоленные рейки-перекладинки.
— Ну, подымайся, пловец.
И Мальчик стал подниматься.
Много раз он читал, как лихие матросы взлетают на борт по таким трапам. А оказалось, что это очень даже не просто. Трап гулял по воздуху, изгибался, и два раза Мальчик так стукнулся коленками о борт, что глаза застлала влажная пелена. Но все-таки он не остановился ни на секунду. Вскарабкался до верха, перевалился через планшир и встал мокрыми босыми ногами на палубу. Доски были очень сухими и теплыми от солнца.
Так впервые в жизни Мальчик поднялся на баркентину — прямо из воды, по штормовому трапу.
От смущения, вместо того, чтобы поздороваться, он неловко сказал:
— Ну, вот... все в порядке.
С одежды струйками бежала вода и темными ручейками растекалась по чистой, почти белой палубе. Мальчик переступил и с опаской посмотрел на свои мокрые следы. Потом виновато поднял глаза на моряка. Капли на ресницах играли солнечными брызгами и мешали смотреть, Мальчик поморгал, чтобы стряхнуть их, и взглянул снова.
Он стоял перед стариком. Старик был большой, с седыми кудрями и густой серебристой щетиной на лице. Лицо было широкое и морщинистое, а глаза светлые, как голубая вода.
Старик улыбнулся, и Мальчик понял, что бояться не надо.
— По-моему, ты немного мокрый, — сказал старик. — Что же ты не разделся — и в воду?
— Боялся, что без меня ведро поймаете, — признался Мальчик.
— Да, ведро... За ведро спасибо. Ну, разденься и обсушись.
Мальчик хотел сказать, что пустяки, что он обсохнет и так. Но тут же сообразил: пока одежда будет сушиться на солнышке, он может с полным правом быть здесь, на судне.
Он расстелил мокрую рубашку и шорты на широком планшире фальшборта, а Чипа посадил на голое плечо.
— Не свались смотри, — сказал он, а старику объяснил: — Это у меня товарищ. Он маленький, но зато говорящий.
Чип застеснялся, но все-таки подтвердил:
— Пр-равда.
— Чудеса, — сказал старик. Но сказал таким спокойным голосом, что сразу стало ясно: за свою длинную жизнь он видел чудеса похлеще.
Мальчик встал у борта и наконец огляделся.
В первый миг палуба показалась ему широкой, как стадион, а мачты — бесконечными. Над палубой, в путанице трапов, поручней, канатов и блоков поднимались белые надстройки. Синим стеклом и медью сверкали иллюминаторы. Но в этом блеске, в этом захватывающем душу переплетении такелажа и рангоута Мальчик сразу увидел главное: коричневый отполированный штурвал и узкую колонку нактоуза.
— Можно, я пойду... посмотрю? — шепотом спросил он.
— Иди. Смотри, — сказал старик. — Смотри и трогай. Можно.
Мальчик медленно подошел к штурвалу.
Солнце грело плечи и голову. С берега шел ровный теплый ветер. Чип затих на плече.
Мальчик взял в ладони рукояти штурвала.
"Бом-кливер и кливер поднять! Поставить оба марселя! Шпиль пошел! Руль — два шлага под ветер!"
Он крутнул штурвал, и тот повернулся с неожиданной легкостью. Над палубой с криком пронеслись чайки. Словно приветствовали нового капитана.
Мальчик тихо отпустил штурвал. И подошел к мачте. Дерево ее было желтым и блестящим, как у скрипки. Оно было теплым.
Мальчик прижался к мачте плечом и щекой. Он услышал тихий и ровный гул. То ли ветер гудел в стеньгах и вантах, то ли в трюмах баркентины проснулось эхо прежних штормов...
Старик теплыми глазами смотрел на Мальчика. И наконец сказал:
— Когда я был такой же, я тоже первый раз пришел на парусник. И тоже слушал...
Мальчик оторвался от мачты и взглянул на моряка: неужели седой могучий старик был когда-то мальчишкой?
Старик, видимо, понял.
— О-о, это было давно, — сказал он с коротким смехом. — Тебе надо прожить шесть раз столько, сколько ты жил, чтобы пришло такое время. — Он подумал и тихо добавил: — Но это было...
Мальчику показалось, что старик слегка загрустил. Из-за него. И, чтобы изменить разговор, он деловито спросил:
— А что, весь экипаж сошел на берег? Никого, кроме вас, не видно.
Старик усмехнулся:
— Капитан сошел на берег. А экипаж — вот он. — И хлопнул себя по груди. — Мы сейчас к ремонту готовимся, поэтому большой экипаж ни к чему.
Старика звали Альфред Мартинович. Он был родом из латышской рыбачьей деревни и всю жизнь провел в море. Полным именем его редко называли: во все времена и на всех кораблях к нему обращались коротко и уважительно — "Мартыныч".
— Зови и ты меня так. Я привык, — сказал он Мальчику на прощанье. — И не забывай, в гости приходи.
Конечно, Мальчик пришел. На следующий же день.
На причале, недалеко от трапа, смуглый парень в разноцветных плавках обтесывал длинное бревно. Желтая щепка чиркнула Мальчика по ногам, и он ускорил шаг, чтобы еще не зацепило.
— Стой, пацан! — потребовал парень (а сам все махал топором). — Ты куда?
— Сюда, — Мальчик показал на трап. — На борт.
— Это зачем?
— Надо, — сдержанно сказал Мальчик. Он слегка рассердился. За щепку, ударившую по ногам, и вообще: "Размахивает топором, даже не смотрит. Да еще допрашивает. Кто он такой?"
— Неизвестно еще, надо тебе сюда или нет, — сказал парень и воткнул топор в бревно. — Ты к кому?
— К Мартынычу.
— А по какому делу?
У него был круглый мясистый нос и подозрительные глаза.
— У каждого свое дело, — с досадой сказал Мальчик. — Я ведь тебя не спрашиваю, каким делом здесь ты занимаешься...
— А я могу сказать. Столб ставлю, чтоб электричество на ящик протянуть, а то аккумуляторов не хватает. А вот что тебе нужно?
"Это он баркентину ящиком обзывает", — подумал Мальчик. И не решил еще, что сказать, как парня окликнули:
— Рудик!
Окликнула девушка. Обыкновенная девушка с белой сумочкой. Она этой сумочкой нетерпеливо размахивала.
— Я уже давно готова, а ты...
Рудик повернулся к баркентине и завопил:
— Дед! Кинь из каюты мои манатки, я отчаливаю!
На борту появился Мартыныч. Улыбнулсл мальчику, а Рудику бросил сверток с одеждой. Рудик запрыгал, натягивая брюки.
— Тут к тебе какой-то салажонок просится, — ворчливо обратился он к Мартынычу. — Гляди, чтобы он не свинтил чего на судне.
— Вы, Рудольф Петрович, идите...- медленно сказал Мартыныч.
— Чего?
— Идите. Гуляйте. Ничего. Я тут побуду, мне все равно спешить некуда.
— Ах, да... — Рудик чуть смутился. — Я и забыл, что сейчас моя вахта... Ну, ладно, дед, я ненадолго. Потом сочтемся. Гуд бай.
— Кто он? — спросил Мальчик у Мартыныча, когда поднялся на палубу.
— Рудольф? Ну как же. Капитан.
— Мартыныч! — жалобно сказал Мальчик. — Вы шутите, да?
— Почему? Я правду говорю. Начальство назначило.
Мальчик вздохнул:
— А я с ним поспорил...
Мартыныч ладонью накрыл его голову, повернул к себе, взъерошил волосы.
— Мальчик... Никогда ничего не бойся... Ну, поспорил. Разве это обязательно плохо?
— Я не боюсь. Просто обидно. Он не похож на капитана. Неужели он командовал баркентиной в морях и океанах?
Старик засмеялся.
— Он не командовал баркентиной. Тот, кто командовал, сейчас на четырехмачтовом барке "Лисянский". О, это настоящий моряк. Если даже ветер голосил в вантах, как тысяча ведьм, он все равно не спускал бом-брамсель. Вот так...
— А этот... Рудик?
— У него дело простое: сдать судно в ремонт, когда в доке место освободится. Видишь, как вышло: он недавно закончил мореходку, назначили его на большой танкер младшим помощником. А танкер этот сейчас в плаванье. Ну вот, ему и велели здесь командовать. Пока нас в док не заберут.
— Ух, ну ясно, — облегченно сказал Мальчик. — Значит, он капитан просто так, пока. Не по правде.
— Ну, значит... По правде здесь надо паруса знать. А он фор-марсель от крюйс-топселя не отличит.
— Ну уж! Как это так? — сказал Мальчик, слегка гордясь своим знанием. — Можно кливер с фок-стакселем спутать или верхний марсель с брамселем. Но как можно спутать с чем-нибудь крюйс-топсель?
— О-о, — удивился Мартыныч. — Я вижу, что ты не просто так. Ты знаешь. Нам будет про что говорить. Не надо стоять на палубе, мы пойдем в каюту. И будем беседовать за кружкой крепкого... ну, не рома, конечно, а чая. Я думаю, это будет хорошо.
— Конечно! — радостно согласился Мальчик. — Только я сбегаю за Чипом, а то он обидится.
Некоторые взрослые говорят, что полного счастья не бывает. Это чушь. Спросите Мальчика, и он скажет, что был счастлив полностью в те дни. Утром он сажал в карман Чипа и спешил на баркентину. Без нее он не мог.
Они с Чипом изучили здесь каждый уголок. Чип прыгал по судну и прятался, а Мальчик искал. Это была отличная игра. Чип любил скакать по сухой теплой палубе, Мальчику нравилось забираться во все закоулки. Только подниматься по вантам на высокие марсовые площадки. Мартыныч не разрешал.
Иногда Мальчик вставал на спардеке — верхней палубе посреди баркентины — и поднимал голову. Шелестел в канатах южный ветер. Мачты уходили в синеву. И все вокруг было — как музыка.
Потом звал Мальчика Мартыныч. Они сидели в боцманской каютке, пили коричневый чай с батоном и говорили о морской жизни. О плаваньях в Ла-Манше, когда туман дрожит от сотен корабельных сирен. О том, как отходить от пирса под гротом и стакселем в навальный ветер. 0 знойных штилях у экватора. Старик учил Мальчика вязать морские узлы и заплетать на концах пеньковых тросов тугие шарики — кнопы.
— Мартыныч, а вы были капитаном? — спросил Мальчик.
— Не был... Не пришлось научиться. Парусные баркасы водил вдоль побережья, но это не совсем капитанская наука. Был я, Мальчик, парусным мастером. Боцманом. Корабельным плотником. А когда начинал плавать, был вторым помощником на шхуне "Сирена".
— Помощником капитана?!
Мартыныч засмеялся:
— Помощником кока, Мальчик. Мыл кастрюли, чистил картошку. Это ведь тоже надо. Моряк — не обязательно капитан. Моряк — это кто не может без моря... Ну, ты, я думаю, будешь капитаном.
— А кто будет капитан баркентины, когда ее починят?
Мартыныч поставил кружку и вздохнул:
— Да уж никто. Она свое отходила.
— Как? Совсем?!
— Совсем! С виду она хороша, а внутри все расшаталось.
Это было так неожиданно и грустно. Даже Чип, который сидел у сахарницы, растерянно приоткрыл рот.
— Но тогда зачем?.. — растерянно сказал Мальчик. — Почему же ее хотят ремонтировать?
— А вот почему. Решили ее пристроить для другого дела. Поставят ее у набережной и откроют плавучий ресторан. Говорят, много народу будет ходить, потому что интересно.
Мальчик вскочил, и сахарница опрокинулась, чуть не придавив Чипа.
— Но это же... Так же нельзя! Ведь она же — корабль! А не ресторан.
Мартыныч покачал головой.
— Я знаю. Я говорил, что это не будет хорошо. Корабли должны умирать, как корабли. Они это заслужили.
— Вас не послушали?
— Что же делать... — сказал Мартыныч.
Ночью был ветер, и Мальчику приснилось, что баркектина скрипит и жалуется. Она говорила двум сейнерам, которые пришвартовались по соседству:
— Лучше бы я разбилась о камни в том году, когда шторм прижимал меня к норвежскому берегу. Честное слово. Или сгорела бы вместе с танкером <Осака-мару> у Борнхольма. Он ведь был рядом, когда начался пожар. Это все-таки лучше, чем служить танцплощадкой и местом для выпивки. Страшно подумать, что на палубу станут капать соусом и все, кто захочет, будут хвататься за штурвал липкими от шашлыков руками... Если уж я ни на что не гожусь, разобрали бы по-честному на дрова.
— Зачем же на дрова? — прошептал Мальчик. — Разве нельзя, чтобы ты стояла, как стоишь? Те, кто хочет, кто любит парусники, приходили бы к тебе и смотрели бы на мачты, на штурвал, на компас. Ребята играли бы в моряков, а Мартыныч рассказывал бы про дальние плавания...
Но баркентина не слышала. Она скрипела и тихо жаловалась, а сейнера вежливо кивали короткими мачтами. Им не грозила такая судьба, их ждала Атлантика.
В просветах летучих и темных облаков разгоралась Звезда. Она тоже слышала баркентину, но, видимо, не знала, как помочь.
Мальчик продолжал ходить на баркентину. Теперь он не только любил ее, но и жалел как больного друга. Она казалась живой, и однажды Мальчик признался в этом Мартынычу.
— Ну да, — согласился Мартыныч. — Так бывает. Для хорошего моряка корабль всегда живой.
— Но ведь я еще не моряк.
Мартыныч улыбнулся и промолчал.
Мальчик спросил:
— Говорят, парусников на свете все меньше и меньше остается. Говорят, их скоро совсем не будет. Правда?
Мартыныч умел объяснять коротко.
— Неправда. Когда появились машины, глупые люди говорили, что на свете не останется лошадей. Разве это так? Паруса будут всегда, пока есть на свете три вещи.
— Какие?
— Ты и сам знаешь. Очень просто. Во-первых, море...
— Во-вторых, ветер. А в-третьих?
Мартыныч затянулся сигаретой и серьезно сказал:
— Люди, Мальчик. Такие, как ты.
Однажды они беседовали, сидя на палубе у брашпиля, и тут появился Рудик. Хмуро глянул на Мальчика.
— Слушай, дед, что он все время здесь отирается? Сам знаешь, посторонним на судне делать нечего.
— Какой же он посторонний, — сказал Мартыныч.
— А кто он? Родственник твой, что ли?
— Может быть, родственник. Скажем, внук.
— Ты же говорил, что у тебя никого нет.
Мартыныч усмехнулся:
— С внуками, Рудольф Петрович, всегда так: сначала нет, а потом есть.
Рудик махнул рукой и ушел. На причале его опять ждала девушка.
Мальчик осторожно спросил:
— Мартыныч... А у вас, правда, никого?
— Да. Так вот вышло. На берегу жизнь не получилась. Только и знал я корабли. Это не очень хорошо. Надо, чтобы кто-то ждал на берегу.
"Теперь я буду ждать вас", — хотел сказать Мальчик, но постеснялся. И спросил:
— А когда баркентина... когда ее не будет, вы на какой парусник пойдете, Мартыныч?
— Ни на какой, — просто сказал старик. — Мы с ней кончаем вместе. Пора на пенсию.
— Совсем?
— Совсем. Когда-то надо кончать совсем. Поеду в деревню, где родился. Буду рыбу ловить и сети чинить рыбакам.
— Но ведь там, в деревне... У вас же там нет никого.
— Все равно. Берег там мой.
