Что скучно читать в книгах, великолепно наяву. Оттого и клинит каждого второго автора на описаниях природы. А ведь он не природу, дурачок безъязыкий, нахваливает — красоту. Объем, запахи и цвет самонадеянно уминает в плоскость листа. Вот и получается бледно, нудно, непохоже. И все же для сухой констатации факта следовало подтвердить: весна вступила в решающую фазу, намолчавшиеся за зиму птицы уже не просто свиристели, они горланили во всю ивановскую, глуша ветер, перекрывая шелест листвы и звон мошкары. Петр любил весну и плохо переносил пернатых. Можно сказать, едва терпел. Однако терпеть приходилось в силу служебной необходимости. С луком через плечо, с кожаным колчаном возле пояса, он аккуратно перебирался с ветки на ветку, спускаясь ниже и ниже. Себе самому он напоминал насекомое, копошащееся в густой растительности чужой бороды. Заросшее лицо Земли, ее шкура и мех давали кров миллионам затейливых тварей. Впрочем, надолго ли? В последнее время гамоны все более постигали искусство земных парикмахеров, выбривая тут и там целые пустыни. Такая у них была тяга. Петр любил леса, гамоны любили пустыни.

Он одолел еще десяток саженей, и внизу показалась земля. Жилы разбегающихся корней, клочковатая, напоминающая ворс давно не чищенного коврика трава. Неподалеку от дерева Петр тут же приметил двух гамонов — кудлатого мощного самца и самку. Чутье не подвело охотника, он вышел точь-в-точь к нужному месту. Стараясь двигаться бесшумно, Петр спустился еще ниже, осторожно стянул с плеча лук. Можно было уже приступать к задуманному, но в это самое мгновение он разглядел качнувшуюся среди листвы кучерявую макушку коллеги. Увы, Петр был здесь не один. Еще один стрелок, обхватив ногами толстенную ветку, целился из базуки в парочку. Серебристый поясок, кокетливая сумка через плечо — уже по одним этим атрибутам Петр сообразил, в кого именно тот целится. Нижняя губа охотника оттопырилась. «Серебристых» амо не любили — и не любили вполне справедливо. Петр знал эту шатию достаточно хорошо и особого уважения к ним не испытывал. В сущности, эти ловкачи знать не знали, что такое настоящая охота, хотя и осмеливались называть себя полноценными стрелками. Вот и от этого «серебристого» пахло чем-то неестественным — некой смесью цветочной пыльцы и жареного миндаля. Петру стоило большого труда взять себя в руки.

— Доброй охоты! — буркнул он.

К нему обратилось пухлое личико.

— Я их первый заметил, — сварливо заявил юнец, и Петр мысленно выругался. Стыдно стало за собственную вежливость, будто и впрямь сказал что-то неприличное.

— Вот и действуй, коли первый. Стреляй и проваливай.

Фыркнув, юнец снова стал целиться.

— Не промажь, — съязвил Петр, искренне желая сопляку неудачи. Юнец выстрелил. И не промазал. Рука у стервеца оказалась твердой. Самка гамона вздрогнула, повалилась набок. В глазах ее мелькнула характерная влага.

— Пока! — теперь уже «серебристый» глядел на Петра насмешливым взором. Ясный лоб, кудельки справа и слева, чуть загибающиеся на концах ресницы — какой там, к черту, охотник! Сопляк и баловень судьбы!

Петр неприязненно отвернулся. Дождавшись, когда пухлощекий обладатель серебристого пояска скроется из виду, опустил на глаза широкодиапазонный бинокуляр. Самец — это вам не самка! Тут надо бить без промаха!

Высокие частоты, как и ожидалось, ничего не дали, поэтому пришлось пройтись по всем шкалам, и только в инфракрасном спектре охотник уловил кое-какие намеки на сердечную мышцу монстра — слабую пульсацию далекого багрового камушка. Увы, изображение оставалось смазанным, едва просматриваемым. Трудно попасть, когда видишь такую мишень!..

Он снова потянулся к верньеру настройки, и в эту секунду гамон его почувствовал.

Дьявол их знает, но каким-то образом эти твари все чаще и чаще обнаруживали способность выявлять охотников. Не спасала ни листва, ни высота деревьев. Тяжелая и мутная волна накрыла стрелка, заставив скорчиться от боли, обхватить руками шершавый ствол. Что особенно плохо, в последнее время среди амо участились смертельные исходы. Даже если охотник возвращался домой на своих двоих, никто не мог сказать с уверенностью, доживет ли он до утра. Обширный инфаркт, инсульт — бедолагу могло свалить что угодно. В лучшем случае у стрелков еще несколько дней разламывалась голова и покалывало сердце. Над темой экранирования бились лучшие из умов, однако особо обнадеживающих результатов пока не наблюдалось. Самые удачливые из стрелков частенько возвращались теперь ни с чем, многих отчаяние подталкивало на перевооружение — то, чего раньше откровенно стыдились. Добрый лук считался оружием честным и вполне достаточным. Пороха, лазеров и прочих технических новинок небесные стрелки чурались. Впрочем, времена менялись, менялось и отношение к оружию. В дополнение к традиционным лукам теперь позволялось брать скорострельные ганфайеры, лучеметы и многоствольники. Самое странное, что и эти совершенные машинки порой оказывались абсолютно бессильными. Каким-то шестым чувством гамоны начинали понимать, что в них целятся, и били в ответ телепатическими волнами.

Петра нельзя было назвать желтоклювиком. Кое-что о повадках этих тварей он знал, как знал, к примеру, что с телепатоатакой тоже можно по-своему совладать. Если должным образом и вовремя отреагировать. Вот и сейчас, справившись с первым болезненным спазмом, он отвернулся в сторону, с нарочитым равнодушием поднял над собой лук. Шутливо прицелившись в свиристящую на отдалении пичугу, мысленно и от души ругнул ее. Трюк сработал. Неприятная тяжесть над желудком немедленно спала, рябь перед глазами поблекла.

Терпение! Вот, что от него требовалось. Теперь, после того «серебристого», гамон явно настороже и потому отреагирует быстро. Поэтому изо всех сил надо стараться думать о постороннем. Словно и нет внизу этой парочки, а в руках вместо лука невинная арфа.

Петр какое-то время разглядывал писклявую пичугу, пробовал даже плюнуть в нее, но не попал. Шум в голове потихоньку затих, охотничье волнение улеглось.

Решение пришло внезапно, и с той же внезапностью Петр вскинул лук. В доли секунды визор поймал расплывчатое багровое пятно. Пульсация подтвердила, что целит он верно. Кисть стиснула оперение стрелы, тетива с легкой дрожью натянулась. Вот теперь гамону не увернуться!.. Щелчок! Пальцы распрямились, и одновременно Петра качнуло от жуткого нутряного удара. Он чуть было не полетел вниз. Захватило дыхание, глаза заволокло багровой пеленой. И кузнечики, стрекочущие кузнечики вокруг...

Обморочно и звонко шумело в голове. Держась за ствол, Петр смотрел вниз. Раненный гамон ворочался разъяренной тушей. Он явно чувствовал дискомфорт. Стрела угодила, куда надо. Вошла по самое оперение. И все-таки куратор оказался прав. Твари мутировали с пугающей быстротой. Еще в прошлом веке им хватало одного-единственного жала, нынче, чтобы свалить иного монстра, требовалось немалое количество попаданий. Даже счастливчик Бун рассказывал, что для подстрела последней своей жертвы ему понадобилось пять стрел. Пять заговоренных стрел на одного гамона! Подумать только!..

Дрожащей рукой Петр потянулся к колчану, но, пошатнувшись, понял, что ничего у него не выйдет. Он не Бун, и пяти выстрелов не осилит. Точно радаром, гамон продолжал ощупывать пространство. Легкие лучики пронзали листву, точно шпаги противника, выискивали цель. Петр зажмурился. Угодить еще под один удар — значило свалиться вниз и погибнуть. Можно было не сомневаться, сделать очередной выстрел гамон ему попросту не позволит, а если и позволит, то тут же и добьет. Не те годы и не то здоровье. Это молодым можно шустрить да рисковать, старичкам следует всерьез остерегаться волновых ударов.

Петр со вздохом утер мокрый лоб. Жаль было себя, жаль было потраченных усилий. И все же следовало уходить. Как ни крути, а у него за сегодняшний непростой день это было уже третье накрытие.

— И черт с тобой!

Скрежеща зубами, Петр забросил лук за спину и включил тягу. На самой малой скорости, чтобы не кружило без того ослабевшую голову, взмыл над лесом, лишний раз про себя отметил: все-таки весна! Несмотря ни на что! Еще вчера все кругом было голое, прятаться казалось абсолютно невозможным, и вот в считанные часы леса накрыло зеленым дымом, а после лиственное тесто поперло вверх, во все стороны, создавая надежную границу между землей и небом. И впрямь что-то вроде щита. Только кого и от кого защищает этот щит, следовало еще разобраться.

Стараясь держать ровную скорость, Петр взлетал выше и выше. Первое же облако укрыло его от возможных глаз. Находящийся на посту амо приятельски кивнул.

— Можно поздравить?

Петр печально качнул головой. Лицо стража посуровело.

— Сегодня у всех непруха. Ты уже восьмой.

Петр хотел помянуть про юнца, застрелившего самку, но сил шевелить губами не было. Вместо этого он включил форсаж, одним махом вынырнув из облачной вязи. Земля, качнувшись, понеслась от него, все более округляясь по горизонту, из плоскости мало-помалу превращаясь в шар. Ладонь правой руки Петр положил себе на грудь. Так было легче переносить боль.

Старый Рума не поленился лично спуститься к нему. Не забыл еще, что некогда вместе сиживали на ветках, выцеливали из луков и арбалетов дичь. От завивки Петр отказался, но против массажа протестовать не стал. Вкупе с болеутоляющим волшебные пальцы опытного мастера сделали свое дело. Из салона он вышел значительно посвежевшим. Если бы не легкое нытье в левой грудине, все бы ничего. Во всяком случае теперь можно было смело поворачивать на склад — обновить запас стрел, а может, и присмотреть оружие помощнее. Впервые Петр не испытывал угрызений совести по поводу таких мыслей. Возможная замена лука на какую-нибудь автоматику больше не смущала.

Не раз и не два по дороге он присаживался на воздушные облакоподобные скамеечки, под язык бросал желтые таблетки райского элексента. Не слишком мужественно, однако не в его положении бравировать тем, чего нет. В третьем по счету облаке Петр обнаружил компанию в лице такого же воина-подранка. Темный истертый пояс, шрам на лбу, сильные руки и усталые глаза — все выдавало в амо такого же бедолагу-охотника. Запах, разумеется, соответствующий — крепкая медовуха, элексент и ароматная горечь кедра. Они ничего не сказали друг другу, лишь обменялись дружескими кивками. Все было ясно без слов. Общая судьба, общие неудачи, а в будущем — общие болезни...

Уже приближаясь к зданию склада, Петр услышал гам и шум. Обычно тихое и спокойное место на этот раз было заполнено оживленными толпами амо. Петр приостановился у ворот, недоуменно сдвинул брови. Колонной, распевающей маршевые песни, мимо прошагала рота юнкеров. Юнцы, желтоволосые и пухлогубые, еще не ходили вниз и посему на мир глядели бедово, а глотки драли, как земные дрозды. Петр насмешливо скривился. Кое-кто из этих молодцев еще посасывал резиновую пустышку. Удивительно, но ныне и это стало нормальным. Никто и не думал смеяться над великовозрастными любителями сосок. Старикам оставалось только крякать: о, времена, о, нравы!

Пройдя на склад, Петр с печалью пронаблюдал, как те же пухлогубые стрелки без колебаний переходят к полкам с многосложной оптикой и стальными воронеными стволами. На стеллажи с пращами и луками никто из юнцов даже не глядел. Вот они, последствия прогресса! В старые времена, если верить скрижалям, на гамонов выходили с легкой рогатиной и кинжалом. Притиснул к земле, сделал стремительный выпад — и победа! Вот были амо! Мужественные, без серебристой примеси. Настоящие тореадоры!..

Не желая топтаться рядом с юнцами, Петр отправился дальше.

— Подыскиваете что-нибудь компактное? — начальник склада, колченогий крепыш с изуродованной ступней, поднялся из-за стойки, шагнул навстречу. Глаза умные — вприщур, на смуглой груди — ожерелье из нескольких десятков каменных кругляшей. Каждый кругляш — пораженный гамон. Невольно сравнив собственный боевой счет с коллекцией этого снайпера, Петр почтительно кивнул:

— Надо, знаете ли, попробовать...

— Бросьте, — радушно прогудел кладовщик. — Старого вояку издалека видать. И нечего тут стесняться. Если даже Совет разрешил, почему и не попробовать в самом деле? Гамоны нынче злые пошли, на стрелы практически не реагируют. Да вы это лучше меня знаете. Вам ведь, кажется, не повезло? Когда последний раз ходили вниз? Вчера?

— Сегодня.

— Даже так! — кладовщик уважительно покачал головой. — Сколько раз ударило?

— Три.

— Крепко! А выглядите, признаться, молодцом! Ей Богу! — кивнув в сторону галдящих юнкеров, кладовщик потер украшенную иероглифом шрама щеку, с печалью в голосе проговорил: — Видали? Эти гаврики хватаются за то, что помощнее. Думают, поможет, только я вам так скажу: нашему брату солиднее охотиться с легким и простым оружием. Вроде стандартного мушкета.

— Вероятно. Я, собственно, и хотел посоветоваться.

— Все правильно. Уж своему-то я не совру, расскажу все как есть... Вот, могу порекомендовать одну из моделей. Не самая современная и эстетичная, зато надежная. Пять стволов и пять зарядов. Одно нажатие курка, и сходу попадаете в гамона критической дозой.

— Надо только попасть, — пошутил Петр.

— Точно. Попасть никогда не мешает. Но после лука из такой штучки разве что ребенок промажет, — кладовщик качнул на руках мушкет. — А хотите, можете попробовать из ганфайера с инфракрасным наведением. Вон он у меня в углу. Фиксация цели идет по излучаемому теплу и пульсу. Скорострельность — шесть зарядов в секунду.

Петр твердо покачал головой.

— Не годится.

— Согласен! — кладовщик усмехнулся. — Красиво, шумно, но не для нас. Потому как пока техника будет фиксировать и распознавать, гамон вас десять раз по стволу размажет.

Петр кивнул. Кладовщик был тертым парнем, толк в охоте и впрямь понимал.

— Ну что? Значит, мушкет?

— Давайте.

— Кстати, можете попробовать подводный вариант. То есть, если, конечно, любите плавать. Подкрадываться и целиться сложнее, зато и гамон вас почти не чувствует. В последнее время таких охотников становится все больше.

— Спасибо, я уж как-нибудь на суше. Привык, знаете ли, к деревьям...

— Тогда удачи! — начальник склада упаковал мушкет в кожаный чехол, к чехлу приложил увесистую коробку с патронами.

— Если будут замечания, приходите. Своему всегда поможем. Я ведь тоже когда-то этим баловался. Пока не брякнулся с дерева. Нога — вдрызг, пара ребрышек наружу выскочила — в общем, видок был аховый. Спасибо друзьям эскулапам — вытащили... Кстати, про конверсию с мораторием ничего не слышали?

Петр покачал головой.

— Ну и ладно. Может, просто слухи... — Прощаясь, кладовщик крепко стиснул ладонь Петра, еще раз от души пожелал удачи.

— Главное, не вешайте нос и не забывайте: без нас все пойдет прахом. «Серебристые» и прочая гопота погоды не делают, этот мир держится на таких, как вы.

К вечеру Петр узнал, что погибли Маячок с Ярославом. Оба в один день. Все получилось до обидного просто — почти как у него, только с летальным исходом. В самку опять выстрелил кто-то из «серебристых». Ярослав с Маячком не успели даже поднять луков. По неписаным правилам более честно было выпускать вперед охотников на самцов, да только «серебристые» знали, что начинается после. Обозленные гамоны, бывало, цепляли случайной волной всех подряд, сшибая на землю, словно перезревшие плоды. Разумеется, «серебристых» подобная перспектива не прельщала. А потому сплошь и рядом они норовили опередить охотников на самцов. Самка гамонов практически никогда не отвечала телепатическими атаками. Да и хватало ей как правило одного-единственного заряда. Как в старые добрые времена. А потому не водилось у стрелков дружбы. Уже давным-давно.

Виктор, седой ветеран с сильными руками, сосед и приятель Петра, рассказал, что около часа назад в кабачке отметелили компаху «серебристых». Может, и не тех, которых следовало, но так ли уж это важно? «Серебристые есть серебристые!».. И даже посланники архишефа не сразу успокоили драчунов. Страсти раскалились до предела. Кто-то даже сгоряча предложил бастовать. Требовать пересмотра первого закона. А до тех пор не охотиться. Вообще.

— На это разрешения не дадут, — возразил Петр. — Очень уж круто.

— Вот чудак-человек! На то и забастовка, чтобы не спрашивать разрешения. — Виктор приложил к уху свой любимый трофей — раковину из Эгейского моря, словно услышав что-то доброе и умное, удовлетворенно кивнул, взмахом подозвал официанта. Спустя минуту тот уже ставил на столик пузатую амфору с медовухой. Два хрустальных бокала, вазочку с горкой крапчатых акрид.

— Но ведь — первый закон! Охота на гамонов — почетный долг и обязанность каждого совершеннолетнего амо... — Петр в сомнении покачал головой. — Кто такое осмелится пересматривать?

— Ясно, что никто. Но наверняка призадумаются о сложившемся положении дел. — Виктор налил из амфоры, сам первый хлебнул. — Вкусно, правда?

— Вкусно, — согласился Петр. Этот кабачок ему нравился. Вполне уютный, музыки и света — всего в меру. Он и раскачивался на ветру с положенной амплитудой, скорее усыпляя, нежели кружа голову. Симпатичный голубоглазый тапер барабанил по клавишам клавесина, ему вторил на лютне пристроившийся в углу подросток. Играли, надо признать, неплохо. Негромко и мягко, что преимущественно и любили жители поднебесья. Внешняя музыка не должна заглушать внутренней. Иначе это не музыка.

— Да, дорогой Петр! Дел у наших архистратегов, конечно, по горлышко, да только и земным проблемам следует уделять внимание. А первый закон — что ж... Он, конечно, хорош, но ведь и хорошие законы нужно чем-то обеспечивать? А кто нынче этим занимается? Власть?.. Нет. Исключительно такие, как мы с тобой.

— Верно, — Петр припомнил слова ветерана со склада.

— Вот и рассуждай дальше. Картину в целом никогда не рассмотришь, но можно улавливать тенденции, понимаешь? Проблемы наблюдались и раньше, кто спорит, но мы с ними справлялись. Теперь — иное дело! Гамоны стали другими.

— Они мутируют.

— Верно, мутируют. И нам с каждым годом становится сложнее и сложнее.

— Что же ты предлагаешь?

— Да вот... Думаю, может, имеет смысл плюнуть на них вовсе?

— Плюнуть? Как это? Мы же для них вроде пчел. Не станет нас, они ж там все повымирают. Уже через полсотни лет размножаться разучатся.

— Это ты так думаешь! А они так вовсе не считают. — Виктор залпом допил из своего бокала, вплотную приблизил свое побагровевшее лицо. — Знаешь, Петь, временами мне начинает казаться, что мы им совсем не нужны, понимаешь? Совсем. Каждый сам себе придумывает жизненный смысл, вот и мы придумали. А гамоны, к твоему сведению, давным давно выучились размножаться без нас.

— Что ты такое говоришь!

— То, что слышал. Им так даже проще. Статистика, брат, суровая вещь! Скольких мы подстреливаем ежегодно, знаешь?

Петр покачал головой.

— Вот именно, что не знаешь! А ты полистай как-нибудь на досуге небесные сводки. Семьдесят процентов уходит на сторону. Семьдесят! Подранки, а то и вовсе чистые. И у большинства, заметь, появляется потомство. Вот тебе и первоисточник мутаций! Подранок родит более злого, а тот в свою очередь обходится без наших стрел, и получается поколение особо невосприимчивых.

— Ученые говорят, у них что-то вроде сердечных мозолей...

— Слышал! — Виктор пренебрежительно отмахнулся. — Кальциевая скорлупа вокруг миокарда, хитин и все такое. Только нам-то что до этого? Мы свое дело делаем честно, правда?

— Ну, — Петр заметил, что приятеля чуточку развезло от выпитого.

— Вот и соображай дальше. Дело свое мы исполняем, а там внизу все хуже и хуже. Спрашивается, почему?

Петр нахмурился.

— Может, из-за путаницы со стрелами?

— Ерунда!.. То есть, стрелы, конечно, порой путают. И мишени путают. И, кстати, на «серебристых» я даже в этом смысле не грешу. Уж им-то в самцов целить резона нет. Другое дело — наш брат. Уж здесь-то, верно, с досады кто-нибудь да срывается. Садит вниз без разбору всеми видами наконечников. И начинает гамон лапать гамона, а гамониха слюни распускать за такими же, как она. Только у них это и раньше встречалось. Я в архивах как-то копался. И мужеложество, и лесбийские игры — все процветало. А в общем... — Виктор вздохнул. — Все это, Петр, только частности. Главное... Главное, видишь ли, кроется в том, что мы тоже перестали их любить. Раньше любили, а теперь нет. Мы на них, как на врагов, охотимся, и они нас таким же макаром встречают.

— А ведь верно, — Петр удивленно нахмурился. — Как на врагов.

— Конечно, верно! Ты вот сегодня схлопотал от них тройку оплеух и что? Какая в тебе небесная радость после этого осталась?

— Ну, может быть, самую чуточку...

— Брось! Никаких чуточек!.. Никогда не интересовался, какие там внизу пословицы появились за последнее время?

— Ты о фольклоре гамонов?

— Ну да!

— Как-то, знаешь ли, не приходилось.

— А зря... Попадается в иных преинтереснейший смысл! — Виктор фыркнул. — Насильно мил не будешь... Любовь зла — полюбишь и козла... Чуешь, в чей огород камень?

— Ты думаешь...

— Да не думаю я ничего! Куда мне! Пусть архангелы думают, на то у них и головы. Только вот конфетка, Петь, получается крайне неаппетитная. Мы гамонов заставляем любить, они с нашим насилием борются, как могут.

— Разве это можно называть насилием?

— А почему нет? Свобода — лакомая категория. Ее всем хочется.

— Но любить — это и значит быть по-настоящему свободным. Ненависть неволит.

— Ишь ты, хитрец! Это с какого угла посмотреть. Ненависть неволит, верно, зато она не требует терпения. С любовью все наоборот.

— И что же тогда остается?

— Что остается? — Виктор облапил пятерней плечо друга, притянув к себе, дохнул медовухой в самое лицо: — Я, конечно, не архангел, голова у меня втрое меньше, и стратегий я не предлагаю, но чудится мне, что пряники кончились. Время, Петь, доставать из-за голенища кнут.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Слышал что-нибудь о холодном веке?.. Если нет, намекну. Все это пока слухи, но очень может быть, не сегодня-завтра объявят мораторий на охоту. Самый натуральный. И ни одного амо больше вниз не пустят.

— Совсем? — Петр почувствовал, что по спине у него стайками поползли мурашки. Этакое донное течение, проникшее под накидку.

— Совсем, — Виктор мрачно кивнул. — Всеобщая конверсия и разоружение. Будем сидеть по кабакам, вспоминать былое и слушать шелест волн в раковинах. Век холода для гамонов.

— Но это... Это же верная война!

— Скорее всего. Только иного выхода нет. Если долго пичкать антибиотиками, организм становится невосприимчивым к лекарству, что мы и имеем на сегодняшний день. От рогатин к стрелам, от стрел к базукам — а дальше что? Будем брать каждого в огненные клещи и атаковать побатальонно? Нет, брат, это уже тупик. Зато лет, этак, через сто... — Виктор потянулся к амфоре. — Если, конечно, уцелеет, хоть один гамон можно будет снова попроведать заблудших.

— Жутко!

— Конечно, жутко, тут ты прав. Без любви, наверное, можно размножаться, но жить долго без нее нельзя. Это суть любого гомеостазиса. Исчезнет суть, начнет распадаться система.

— Тогда зачем мораторий?

— Затем, — Виктор выпятил в его сторону палец, — чтобы они САМИ осмыслили, каково это жить БЕЗ любви. Осмыслили и умылись горючими слезами. Чтобы эти скоты не хитином от нас прикрывались, а напротив — сами распахивались. Вот тогда мы снизойдем до них, снова достанем луки и стрелы.

— Сто лет!.. — Петр ошарашенно обхватил голову руками.

— Может, и больше. Как ни крути, а без карантина не обойтись.

— Но ты представляешь, что у них там внизу начнется?

— Уже начинается потихоньку. Без всякого моратория. Вот и следует дать им возможность повариться в собственном соку... Ну что? По последней?

Петр послушно поднял свой бокал, в несколько глотков осушил. В голове поплыл колокольный звон, несколько искристых рек слились в одну, водопадом обрушились в озеро кипящего сознания.

— Пошли! — Виктор потянул его к выходу.

— Куда?

— Есть у меня дома одна игрушка. Покажу. Мощь — обалденная! Хоть побалуемся напоследок.

Еще не понимая, о чем идет речь, Петр покорно поплелся за другом.

Летели они быстро, встречный пост, не сговариваясь, обогнули по дуге. Время разговоров прошло, наступило время действовать. Уже через несколько минут охотники приземлились на огромной крытой железом крыше. Петр ощущал легкий озноб. Привыкший к лесу, к защитному экрану листвы, он ни разу в жизни не оказывался в городе гамонов.

— Брось! — Виктор, запинаясь, волочил за собой многоствольник. — Лес или город — какая разница! Тактику нужно менять. Они — нас, а мы — их! Хватит прятаться по кустам бузины! Бить врага надо в его логове! — он поднес ко рту любимую раковину, угрожающе прогудел: — Гамоны, вы меня слышите? Мы уже здесь!

Оба были выпившие, обоих заметно покачивало, и все-таки Петр не мог совладать со страхом. Нарушался основной принцип охоты, когда дичь выслеживается, когда поблизости от самца обязательно находится подходящая самка, когда, наконец, самого охотника отличают чистота помыслов и доброе сердце.

— Видал, сколько их!— Виктор подтащил друга к краю крыши, пьяно загоготал: — Сейчас мы им устроим мораторий!

Петр восхищенно глянул на друга. Дерзкий, вздернутый кверху орешек носа, мягкий складчатый подбородок, пухлые плечики и воинственно расставленные толстые ножки не вызывали ни малейших сомнений в справедливости творимого. Соломенного цвета крылья воинственно топорщились за спиной, тугой живот боевым барабаном смотрел вперед. Что и говорить, Виктор являл собой эталон амо! Удивительно красивый, мужественный... С трудом Петр перевел взор на разгуливающих внизу гамонов.

— Сколько же их тут!

— Сколько бы ни было, все наши!

— Да, но что они делают?

— Как что! Вон там, под фонарями танцуют, а возле тех тополей дерутся. — Виктор хищно оскалился. — Ща мы им устроим! Любвеобильные вы наши!

— Кажется, всех примерно поровну. В смысле, значит, самцов и самок... — Петр еще пытался как-то оправдать их действия.

— Вот и нечего особо думать. Помоги-ка!..

Они установили многоствольник на сошки, стянули чехольчик с оптического прицела. Виктор поднял крышку кожуха, вставив тяжелую ленту, клацнул затвором.

— Видал-миндал! Новинка из самых последних. Для спецамо. Система самонаведения по пульсу. Семь стволов, пуля особого сплава, двойного эффекта. Сначала вызывает шок, потом уже влюбляет. Правда, не сразу, а постепенно. Но главное — скорострельность. В этом ящичке, что ты нес, ленты на полторы тысячи зарядов! — Виктор засмеялся. — А!.. Как тебе это нравится? В несколько минут выполним плановую работу целого полка амо!

— Да они же нас в доли секунд...

— А вот хрена! — Виктор вскинул перед собой маленький розовый кукиш. Лицо его исказила торжествующая гримаса. — Хрена что у них выйдет, Петруха! Пьяных фиг засечешь, понимаешь? Они там все внизу через одного в зюзю. И мы с тобой тоже чуток. И что получается?

— Что получается?

— А получается, брат мой Петручио, что мы сегодня такие же, как они. Мы с тобой гамоны, понимаешь? — Виктор залился тонким смехом. Его даже икота пробила. — А гамон гамону — не враг. То есть не друг, но и не враг. Как в одной из гамоньих песен. Дескать, и не друг, и не враг, а так...

Петр глянул на площадь и неожиданно ощутил, что и ему становится весело. В самом деле! Они болтают здесь уже несколько минут, и никто до сих пор их не обнаружил. А ведь это тоже охота — и какая! Они собирались бить не в одного-единственного гамона, а разом в целую толпу. Двое против сотен и сотен...

Он слепо потянулся к многоствольнику.

— Можно, я первый...

Виктор хлобыстнул его по плечу.

— Ага! И тебя разобрало! То-то же! Вдарь по ним, Петруха! Патронов — море, не жалей! Или со щитом, или на щите!

Петр вдавил приклад в плечо, поймал в прицел группу дерущихся возле тополей гамонов. То есть даже и дракой это сложно было назвать. Просто топтались на месте, дергали друг друга за воротники, а один из них с ленцой отвешивал оплеухи молодой самочке. Вот этим героем в первую очередь и займемся!..

Палец притопил спуск. Изрыгая огненную лавину, многоствольник завибрировал, заходил в руках. Сверкающие трассы устремились к копошащимся внизу гамонам.

— Нет любви у них, нет! — надрывался приплясывающий рядом Виктор. — И жалеть их нечего! А коли нас накроет, так и вали оно все в пропасть! Если мы не нужны, то и смысл жизни теряется!..

Не слушая его, Петр продолжал садить и садить пулями. Гамонов внизу скручивало от попаданий, некоторые падали на тротуар, начинали крутиться. Выл вращающий стволы двигатель. От смертоносного аппарата валил дым. Ничего, остудим!.. Светлячки пуль переместились чуть выше, и та же неразбериха началась среди танцующих. Петра трясло. Он стрелял и стрелял, не в силах оторваться. Замечая, что кое-кто из подраненных, ошеломленно крутя головой, пробует подняться с земли, вновь ловил их в прицел. Мораторий, братцы, — да не про вас! Воевать нравиться? Давайте!.. Один из гамонов, патлатый, с цепью на шее, прошитый пулями в семи или восьми местах, шатаясь, привстал, тут же повалился на колени перед какой-то случайной самочкой, обнял ее ноги. Значит, проняло, мерзавца! Действует начинка!..

Когда патроны кончились и лязгнул упавший на крышу конец ленты, Петр очумело поднял голову, оглянулся на приятеля.

— Это все?

— Все, — Виктор сидел, разбросав ноги, и плакал.

— Бессмысленно, — лопотал он. — Все, Петь, бессмысленно. Пара сотен гамонов ничего не решат.

— Откуда ты знаешь?

— Я думаю... — Виктор всхлипнул. — Я думаю: может, мы и впрямь лишние? Гамоны сами по себе, мы сами по себе. Придумали идею-бзик, а им и не надо никакой помощи.

Петр качнулся к нему, встряхнул за плечи.

— Что ты городишь, очнись! Разумеется, мы нужны!

— А если нет?

Виктор слезливо щурился, с надеждой глядел на Петра. Неожиданным образом роли их поменялись. Теперь Петр ощущал в себе небывалую силу, знал, что способен убеждать и вести за собой. Может, правду говорят, что силы влюбленного врага взмывают ввысь, удваивая твои собственные? Во всяком случае нечто похожее он и впрямь сейчас чувствовал.

— Мы нужны, Виктор! Верь мне! Просто не все идет, как хотелось бы. Но это ведь жизнь, правда?

— Вали она в тартарары — такая жизнь! — продолжал всхлипывать приятель. — Никого мы не спасали и не спасем.

Петр разозлился.

— Правильно! Любовь НЕ СПАСЕТ мир, она СПАСАЕТ, понимаешь? Каждый день и каждый час! У них иммунитет, но и мы не лыком шиты. Не берут стрелы — пулями будем курочить! А пули перестанут брать, начнем ракетами разить сволочей. Потому как обязаны гады любить! Перестанут любить, все остановится! Все, понимаешь? Мир, земля, небо — все!

— Скоро архангелы объявят мораторий...

— Пусть мораторий, пусть крематорий, только без нас! — заорал Петр. — Я лично буду палить в них до последнего. Буду, черт подери! И ты будешь, и другие!..

наверх карта

Журнал "Звездная дорога"

О сайте | Условия публикации | Общественный редсовет | Рекламодателям | Обратная связь | Карта сайта | Архив