Кир Булычев: Фантастика - Плоды внушения (текст)

Лето прошло, а сыграть в домино все не могли собраться. Меняются времена, меняются люди. Раньше, как вечер наступит, со двора слышен гром — мастера долбят по столу костяшками. А теперь, кто уехал, кто занят, кто разлюбил эту рыцарскую игру.

В октябре, вечер выдался мягким, теплым, почти летним, старик Ложкин вынес во двор заслуженную коробку, рассыпал по влажной от утреннего дождя столешнице черные костяшки. И стал ждать.

Сначала появился Корнелий Удалов. С женой повздорил. Потом выглянул из своего окошка Саша Грубин, увидел людей, подошел, сел на скамью, смахнув прилипший желтый лист. Последним появился профессор Минц, Лев Христофорович.

— Трудный день, — сказал он. — Газеты читал, а еще и работать нужно.

Все согласились, что трудный день.

— И времена трудные, — сказал Ложкин.

— Да, трудные, — сказал Минц. — Не успеваешь прессу читать. Центральные газеты, областные газеты, городская пресса...

— Шумим, — сказал Ложкин. — Шумим.

Старик был в оппозиции. Грустно ему было смотреть на активность молодого поколения.

Удалов размешал костяшки, тщательно, как в старые времена. Но никто не спешил забрать свои.

— Тебе бы Пупыкина вернуть, — сказал Грубин Ложкину. — Чтобы был порядок и спокойствие.

— Молчи, кооператор, — ответил с презрением Ложкин.

Ложкину было противно считать, сколько Грубин заработал за последний месяц, делая мелодичные дверные звонки для жителей Великого Гусляра. Звонки исполняли любую мелодию, а в случае нужды говорили ласковым голосом, что хозяина нет дома. Звонки пользовались спросом. А когда Ложкин сказал, что такой звонок ему не по карману, то Грубин сделал ему в подарок звонок с негромким колокольным перезвоном, в котором угадывался «Марш энтузиастов». Подарок Ложкина возмутил, потому что укрепил в мысли, что Саша Грубин бесстыдно обогатился, раз может позволить делать такие подарки.

— При Пупыкине, — сказал Ложкин. — Мы тоже немалого добились. Переходящих знамен завоевали штук шестьдесят. Мне звание почетного гражданина дали, семь юбилейных значков... Организованно жили. Солидно. А вот я недавно пришел к Белосельскому с жалобой на Гаврилова, а у Белосельского дверь в кабинет раскрыта. Заходи любой. Так можно и без авторитета остаться.

С Ложкиным спорить не стали.

— Ну, начнем? — спросил Удалов.

— Движение вперед, — сказал Минц, не делая попыток забрать костяшки. — Вот главный закон природы. Новые люди, новая инициатива. Смотрите, сколько перемен вокруг!

— Что же получается, движение ради движения? — спросил Удалов.

— Любое движение, — ответил Минц, подразумевает перемены. А нам нужнее всего перемены.

— Да здравствуют перемены! — воскликнул Грубин.

Наступила пауза. Слышно было, как в соседнем дворе заскрипела калитка. Захлопала крыльями ворона, опускаясь на крышу.

— Нет, — сказал Удалов. — Любые перемены — это опасно. Некоторые так думают, что изобрел, отрапортовал, выдвинулся, а какой ценой — неважно, Есть такая тенденция.

— Есть, — сразу согласился Ложкин. — Устал я от этого.

— Значит ты против прогресса? — спросил Грубин.

— Я за прогресс, но без лишнего изобретательства. Хотите историю расскажу?

— Только не выдумывай, — предупредил Грубин.

— Чистая правда, — сказал Удалов.

И он поведал соседям историю, что приключилась с ним на одной планете во время последнего космического путешествия. Название планеты он не запомнил, да и неважно это — сколько их разбросано по просторам Галактики! И на каждой свои проблемы, свои трудности. Имен действующих лиц и их должностей Удалову также узнать не довелось. Поэтому тамошние к-армины он называл городами, а вкушера Криссловиа именовал просто начальником. Это мы с вами знаем, что вкушер Криссловиа — плакорисс к-армины Пр. А Удалов не знал. Зато он был свидетелем тех событий и излагал их правдиво.

— Попал я туда проездом, — начал Удалов. — Остановился в гостинице. Вечером делать было нечего, включил телевизор. Круглый такой, в воздухе висит, как раз над кроватью. Передавали про ихнего врача-психолога. Женщине делали операцию, а он внушил ей, что никакого наркоза ей не надо. Такая у него была сила внушения.

— Это я тоже видел, — сказал Ложкин. — У нас передавали.

— Погоди, не перебивай, — сказал Удалов. — Сидит, значит, этот психолог в своем кабинете, вокруг телевизионная аппаратура. И говорит той женщине: расслабься, сейчас в тебя ножик войдет, как в хлеб с маслом, а ты ничего не почувствуешь. Она улыбается, закрывает глаза и подтверждает: ничего не чувствую, только режут меня как хлеб с маслом. А врачи тем временем кромсают ее своими скальпелями. Вырезали все, что надо, а психолог по телевизору приказывает: открой глаза и признайся, хорошо ли тебе? Ой, хорошо! говорит та женщина. И психолог ей объявляет: все, теперь десять дней ты ничего чувствовать не будешь, а потом все заживет.

— Гипноз, — сказал Минц.

— Ясное дело, что гипноз, — согласился Грубин.

— По нашему телевизору он тоже про хлеб с маслом говорил. Неужели такое совпадение?

— А они такие слова во всех Галактиках говорят, — догадался Грубин.

— Может быть, — сказал Удалов. — Главное, что потом произошло. Вернулся тот психолог домой, и тут же ему телефонный звонок, от городского начальника. Прибыть на ковер. Психолог отвечает: я устал от нервного напряжения, не пойду! Только лег спать — стук в дверь и появляется начальник. Начальник был новый, активный, все искал, как бы выделиться, как бы соответствовать новым веяниям. Просто извелся от желания себя показать. Увидел он по телевизору передачу и сердце у него забилось: понял, что есть у него шанс. Вошел начальник к психологу и вежливо говорит:

— Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

— У них и Магомет был? — спросил Ложкин, ухмыльнувшись.

— Условно, условно! — отмахнулся Удалов. — Пришел, значит, к психологу начальник и говорит: — Наша великая борьба с алкоголизмом идет с переменным успехом. То мы пьянство потесним, то оно нас.

— А я тут при чем? — спрашивает психолог. — Я непьющий.

— А ты скажи — на одного человека можешь влиять по телевизору или на коллектив замахнешься?

— Можно и на коллектив.

— Тогда выступи, внуши людям о вреде спиртных напитков. Сделаешь, улучшим тебе жилищные условия. Не сделаешь — разоблачим в фельетоне.

Делать нечего, психолог согласился. Условия у него оставляли желать лучшего.

В назначенный час местное телевидение объявило, чтобы все спешили к голубым экранам, потому что будет чрезвычайное сообщение. Все поспешили, экраны включились, психолог посмотрел в глаза горожанам и сказал:

— Дорогие товарищи зрители. С сегодняшнего дня вы больше не хотите пить водку и даже пиво. Вызывают они в вас отвращение. И склонности к этому вы больше не имеете.

Сделал он свое дело и пошел спать.

А городской начальник спать не пошел. Он сначала на себе проверил, достал из бара бутылку коньяка, покрутил в руках и подумал: зачем же люди свое здоровье губят? Но начальство — это еще не весь народ. Так что начальник к открытию винного отдела затаился поблизости и стал наблюдать.

Магазин открылся, но никакой очереди не было. За первый час зашло в него человека два-три, из тех, у кого телевизора нет. Купили они по бутылке, а распить не с кем.

С чистым сердцем поехал начальник в область. Там на совещании отрапортовал: наш город трезвый на девяносто девять и девять десятых процента. Не верите — проверьте! И можете нашей торговле плана по водке не спускать.

В зале зашумели, даже засмеялись. Но прошел месяц, везут из того города в область непроданную водку. И ни одной жалобы на нехватку спиртного. Пришлось поверить.

Больше всего это сообщение встревожило начальника соседнего города. Они давно с первым городом соревновались, а тут такое событие! А надо сказать, что у начальника второго города сестра жены в первом городе жила. Так что тайна открылась скоро.

И задумал второй начальник диверсию, потому был молод, полон сил и выдумки. Он сказал своей секретарше:

— У моего соседа золотой петушок в руках, а он им гвозди забивает.

Тем же вечером перед новой квартирой врача-психолога остановилась машина. Из нее вышел помощник второго начальника и внес в квартиру фирменный торт и букет алых гвоздик.

— Это от ваших почитателей, — сказал он. — Из нашего города.

— Спасибо, — сказал врач-психолог. — Я очень тронут.

— Скажите, — спросил помощник начальника. — За какой гонорар вы согласитесь выступить по нашему городскому телевидению с лекцией о вреде алкоголя? У нас тоже еще остались некоторые пьяницы и нам очень нужно их перевоспитать.

Не хотелось психологу ехать в незнакомый город, но его убедили, что он послужит благородному делу. Так что он согласился.

Там, на городском телевидении, он провел успешную борьбу с алкоголизмом, а начальник, который при том присутствовал, сказал ему задушевно:

— Дорогой ты наш психолог. Есть у нас для тебя задание. Только ты не возражай, руками не махай, не сопротивляйся, потому что ты у нас в руках. Беда у нас в городе — совсем нет мяса и сахара.

— Ну и что? — спросил психолог, который был далеко не такой сообразительный, как начальник. Может, поэтому и не стал начальником. — Я вот вспоминаю, какой случай был у нас в Гусляре...

— Не отвлекайся! — сказал Ложкин. — Говори по делу. Без лирики.

Удалов извинился и продолжал.

— Ты, — сказал второй начальник, — должен выступить по нашему городскому телевизору и убедить народ, что он не любит сахара и совсем не выносит мяса.

Психолог возмутился, стал возражать. А ему — гонорар! Он от гонорара отказался, тогда его арестовали и посадили в отделение за нарушение общественного порядка.

— Хорошо, что не на нашей планете, — сказал Грубин. — А то бы мы тебе, Удалов, не поверили.

— Я и говорю, что не на нашей, — сказал Удалов и продолжал: — Трое суток сопротивлялся психолог. Сломили его в конце концов. Выступил. И такая у него была сила гипноза, что на следующий день перестали жители того города покупать сахар и мясо. И сразу прекратился дефицит.

— Безобразие! — сказал Ложкин. — За такие вещи следует судить!

— А надо сказать, — продолжал Удалов, — что первый начальник сразу хватился, что его психолог пропал. Подняли на ноги милицию, подсуетились и обнаружили, что в соседнем городе не только пить водку перестали, но люди сахара и мяса не покупают. Тут первый начальник начал на себе волосы рвать, что сам не догадался и потребовал от соседа: «Верни психолога!». Тот психолога не вернул, только смеялся. Он готовил своего пленника к следующей акции — к отказу от масла.

Но не успел. Первый начальник уже добрался до области и поднял там страшный бум. Пробился к областному начальнику и выложил ему всю правду — себя не пожалел, но уж своего соседа разоблачил.

Вызывает область по вертушке второго городского начальника. И приходится тому везти психолога в область.

— Его домой не вернули? — спросил Грубин.

— Нет, в область перевезли. В области тоже проблемы. И областной начальник там новый, энергичный, с идеями.

Как ни крутился психолог, как ни просил отпустить его к научной и лечебной деятельности, пришлось ему по областному телевизору выступать, отучать людей от пьянства в масштабе области. А потом... — тут Удалов сделал долгую паузу, а его друзья терпели, потому что им не терпелось узнать, чем же кончилась та история.

— Уже на следующий день психолог выступил по телевизору и убедил жителей области выйти на субботник по уборке города, а в воскресенье уехать добровольно в пригородные хозяйства на прополку.

— Ну это ты хватил! — возмутился Ложкин. — Откуда на далекой планете субботники?

— Ну может это четверговиками называлось? Разве так важно? — сказал Удалов. — Главное, что пропололи. С энтузиазмом. И область отрапортовала. И это был последний день работы психолога в той области.

— Возмутился? — спросил Грубин.

Удалов отрицательно покачал головой.

— А что ему возмущаться? — спросил Ложкин. — Он делал хорошее дело. Разве по доброй воле народ на прополку поднимешь? Я помню, в сорок седьмом, на заем подписывал. В размере двухмесячного заработка. Ох, как сопротивлялись. До принятия мер.

— Ложкин, — сказал Грубин. — Ты нам когда-нибудь о своей общественной деятельности в эпоху культа личности отдельно расскажешь.

— А я что? — Ложкин уловил опасное в голосе Грубина. — Я был рядовым бухгалтером. В профкоме. Как все, так и я.

— Нет, — продолжил Удалов. — Не возмутился психолог. А если возмутился, но не показал виду. Оробел. После отсидки в ихнем отделении. Но случилось так, что в ту же ночь его отвезли в столицу.

— Правильно, — сказал Ложкин. — Если бороться с пьянством, то в масштабе всей планеты. Одним ударом.

— Вряд ли, — сказал задумчиво профессор Минц, — на центральном телевидении разговор шел о пьянстве.

— Почему? — вскинулся Ложкин.

— Бороться с ним нужно, но если совсем прекратить, то встанут серьезные финансовые проблемы. Это закон Галактики.

— Правильно, — сказал Удалов. — О пьянстве речи не было. Были среди столичных начальников такие, что ставили интересы ведомства выше народных и хотели выполнить свои планы и задумки одним ударом. Первым психолога схватил министр текстильной и обувной промышленности, фабрики которого совершенно не справлялись со своими обязательствами. Психолог по его приказу внушил населению полное презрение к одежде. Тогда, помню, стояло лето и все пошли по улицам в купальниках или трусиках, а то и вовсе обнаженные.

— А ты сам? — спросил Грубин. — Разделся?

— Я не разделся, потому что ихнего языка не знал.

— Продолжай, — сказал Ложкин. — Ври дальше.

— На следующий день до психолога добрался министр транспорта, который никак не мог решить проблему топлива. Пришлось психологу внушать народу, что ходить пешком куда приятнее, чем ездить на автомобилях и в автобусах. От этого, конечно, разладилась работа на заводах и в учреждениях, так как многие стали опаздывать. Пришлось вмешаться в дело министру труда. Он приказал психологу, чтобы тот внушил народу любовь к труду такого масштаба, что многие вообще перестали уходить с рабочих мест, только бы не отрываться от дела.

— Славно! — воскликнул Ложкин, но никто его не поддержал.

— Начались голодные обмороки и болезненные осложнения, — продолжал Удалов. — И обеспокоились в первую очередь министр идеологии и министр культуры. Один, потому что опустели все лектории и библиотеки, второй, потому что люди перестали ходить в театры и в цирк. Обиженные министры посадили психолога перед камерами, встали за его спиной, следили, как он внушал народу любовь к изящному искусству и духовной пище. Но когда передача была в разгаре, в студию ворвался министр торговли. Экономия — экономией, а магазины прогорают. В студии начался кровавый бой между министрами и психолог постарался ускользнуть. Он очень устал от выступлений.

У выхода с телевидения психолога поджидала черная бронированная машина. В машине сидел почти голый министр обороны.

— Подожди, — сказал он, — съешь бутерброд, выпей чарку солдатской наливки. Сейчас мои молодцы возьмут студию штурмом и тогда ты скажешь народу то, что ему в самом деле пора услышать.

— А что? — спросил психолог упавшим голосом.

— Наш народ, — сказал министр обороны, — никак не проникнется чувством справедливой ненависти к пултянам, которые двести лет назад предательски оттяпали кусок нашего исконного болота. Ты должен внушить народу единое желание взять в руки винтовки и показать презренным врагам, где раки зимуют.

Психолог с грустью смотрел, как пробегают по улицам дрожащие, голодные, охваченные трудовым энтузиазмом жители столицы и представил себе как завтра они будут корчиться и умирать под пулями. И тогда он сказал:

— Я согласен сотрудничать с вами, но при одном условии. Я должен быть уверен, что мою последнюю передачу будут слышать все жители государства без исключения.

— Разумеется, — сказал министр обороны.

— Но для того, чтобы я был в этом уверен, вы должны будете приставить людей даже к министрам и прочим высоким чинам государства.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них хоть на мгновение отвернулся от экрана.

— Справедливое требование, — согласился министр. — Мне тоже не нужна оппозиция. Боевым энтузиазмом надо охватить всех.

И он отдал соответствующие приказания.

Психолог вошел в студию, подождал, пока включатся камеры и сказал, глядя пронзительным взором на зрителей:

— Уважаемые зрители... — тут Удалов прервал рассказ и поглядел на замерших соседей. — Что он сказал?

— Не тяни! — воскликнул Ложкин. — Хоть и врешь, но захватывает.

— Позвал всех на фронт? — спросил Грубин.

— Погодите, — Лев Христофорович почесал лысину. — Все не так просто. Этот психолог по натуре был наверняка интеллигентом, а по призванию — гуманистом. Значит он... призвал к миру!

— И его тут же пристрелили, — сказал Грубин.

— Может и нет, — возразил Минц. — Если он внушил им всем, включая министра обороны, крайнее миролюбие, то солдаты не стали бы в него стрелять. Но тогда бы он не решил остальных проблем.

— Вот именно! — сказал Уделов. — А он хотел с ними покончить. Ведь надвигалась осень. И раздетые, усталые, голодные жители наверняка бы погибли. Вот что он сказал: «Господа министры и заместители министров, господа высокие бюрократы и столоначальники! Господа, думающие о сохранении своего места, а не о собственном народе — сейчас вас всех охватило страстное желание немедленно уйти в отставку! И никогда не возвращаться к руководящей деятельности. А прочие жители государства — живите, как жили до моих гипнотических сеансов, но пожалуйста, поумнейте!»

— И удалось? — спросил с надеждой Грубин.

— Начальники тут же написали заявления об отставке. Они так спешили, что той же ночью собрали вещички из кабинетов и потом даже удивлялись — что это их тянуло командовать человечеством? А психолог вернулся в свой город.

— И квартиру сохранил? — спросил Ложкин.

— Квартиру он получил законно. Так что сохранил, — сказал Удалов. И добавил: — Надеюсь, что сохранил...

— Не было этого, — сказал Ложкин, складывая костяшки домино в коробку. — И быть не могло. Даже на отдаленной планете.

Удалов пожал плечами и пошел к себе, мириться с женой.

Так они и не сыграли в домино.