ЧУДО-РЫБА ИЗ РЕКИ ВОСПОМИНАНИЙ

Экранизировать роман Дэниела Уоллеса собирался Спилберг. Что более чем понятно: сочета-ние сентиментальности с философией, тема "взрослого как ребенка", эффект проникновения сказки в провинциальный быт - это его излюбленная стихия. Но, без преувеличения, на этом же помешан и Бартон. Так что после отказа Спилберга его претензии на "Крупную рыбу" сочли самыми основательными.

Следуя за Уоллесом, Бартон перенес на экран два мира. Пер-вый - фотографически реальный (пусть и в голливудском понимании этого слова) мир сегодняшней Америки, где на глазах своего сына и жены умирает от рака пожилой коммивояжер Эдвард Блум (его играет звезда британского кино 60-х Альберт Финни). Второй - условный и многослойный, замысловато сочетающий в себе ирреальность фэнтези, эксцентрику комического телешоу и историческую фактурность ретро-драмы. Мир этот не что иное, как воспоминания Блума о его детстве и молодости, пересказанные не один десяток раз истории и байки: о безудержном росте его детского организма, о встречах с ведьмой и великаном, о зачарованном городке Спектре, о работе в цирке и о парашютном десанте в Корее... И - самое главное - о гигантской рыбе, которую он пытался поймать на наживку из обручального кольца.

В какой-то момент эти рассказы так приелись, что Блум-младший (Билли Крадап) даже разозлился на отца и три года не виделся с ним. Но, обнаружив его на пороге смерти, понял, что истории отца - не надоедливая склеротическая болтовня, а что-то вроде продления нашей жизни в каком-то особом измерении, возможность мгновенно телепортировать себя в "Зазеркалье", где ты живешь в согласии с миром и не испытываешь разочарований, где вечно молод и ты сам (а в этой ипостаси Эдда Блума сыграл Эван Макгрегор), и твоя возлюбленная (Элисон Ломан, имеющая удивительное сходство с Джессикой Лэнг, играющей ту же героиню в зрелых летах).

Столица бартоновского "Зазеркалья" - это, конечно, Спектр, городок-мираж, где трава так шелковиста, что жители ходят босиком, "где все вкуснее, и даже вода - сладкая". Своими опрятными особнячками и чистотой нравов Спектр напоминает Плезантвилль из одноименного фильма Гэри Росса. Но есть одно кардинальное отличие: не в пример Россу, Бартон относится к своему чудо-городку без сарказма и издевки. Даже допуская мягкую иронию, режиссер не перестает утверждать, что на экране - светлая обитель его ностальгии, проекция воспоминаний детства и воображения художника.

Признаться, нечто подобное мы уже видели в "Эдварде Руки-Ножницы". Вспомните пастельных цветов домики, идеально подстриженные газоны и фланирующих по улице красавиц в опереточных нарядах... Чуть-чуть - и мы ступим на территорию кича, глянцевых "кинокартинок" с поющей Дорис Дэй. Но Бартон до кича никогда не опускался. Когда юный Эд Блум высаживает под окном своей будущей жены целую лужайку канареечно-желтых нарциссов или (бывает же такое!) изображает инверсионным следом самолета на голубом небе пронзенное стрелой сердце, это забавно, это дань постмодернистской пародии, но не кич.

Другой типично бартоновский ход - это нестрашные страшилища. Великан (поначалу заросший волосами монстр, впоследствии застенчивый гигант, некто вроде контуженного баскетболиста), одноглазая болотная ведьма (Хелена Бонэм-Картер), владелец цирка - он же оборотень (Дэнни Де Вито) могут встать в затылок за Битлджюсом, Эдвардом Руки-Ножницы и Белой Лугоши из "Эда Вуда". В воспоминаниях Блума-старшего нет злых героев - ни реальных (разве что бывший одноклассник, посягающий на руку и сердце Сандры), ни фантастических. Одноглазая ведьма мудра и добродетельна. Оборотень в обличье черного волка бегает за палкой, как фокстерьер, а приняв свой человеческий вид чешет босой ногой за ухом. Даже мерзкие прыгающие пауки из лесной чащобы кусают не больнее комаров. Ограбление банка, в котором по чистой случайности принимает участие Блум, выглядит попросту смешным и кончается конфузом: в огромном сейфе лежит только забытый кем-то портфель с несколькими мелкими купюрами.

В великанах, ведьмах и оборотнях Бартона есть немало схожего с героями гротесков раннего Терри Гиллиама, но нет тех низких страстей и пороков, по которым и бьет "брандспойт" черного юмора. Если страшилища у Бартона не злобны, то уроды - просто прекрасны. Сиамские близнецы, две китайские певицы кабаре на одной паре ног, вполне вписались бы в труппу цирка уродов из классического хоррора Тода Браунинга 1932 г. ("Уроды"), однако в фильме Бартона они вызывают улыбку и симпатию.

За виртуальный мир, в котором нет зла, насилия и навязчивых кошмаров, режиссер едва заслуживает упрека. Но, возможно, его упрекнут в другом. Обставляя мир воспоминаний Эда Блума, Бартон почти не придавал значения каким-то знаковым событиям и фигурам, символизирующим эпоху. Единственное яркое исключение - это эпизод с войной в Корее, когда прыгнувший с парашютом Блум приземляется за сценой полевого армейского клуба, где идет концерт для китайских солдат. Эта прекрасная вставка могла бы украсить олтменовский "M.A.S.H." или "Форрест Гамп" Земекиса. Кстати, Земекис, показывая прошлое через призму ностальгических воспоминаний, тоже трактует его как некую фантастическую реальность (это не только "Гамп", но и "Назад в будущее"), но для него куда больший интерес представляют реальные приметы эпохи (одежда, автомобили, музыка, газетные заголовки, физиономии президентов), которые он с удовольствием обыгрывает в ироническом контексте.

Для воспоминаний Блума-Бартона ни Чак Берри, ни Никсон, ни Армстронг на Луне ровным счетом ничего не значат. В лучшем случае за кадром звучит несколько характерных для эпохи мелодий, да сам главный герой отпускает длинные волосы и густые бакенбарды (надо понимать, живет в начале 70-х). Но в целом мир прошлого - это условное художественное пространство, решенное не в стиле 50-х, 60-х или 70-х, а в стиле Тима Бартона. Главным символом любой эпохи является белый домик с зеленой лужайкой и дощатым забором. Что же касается обыгрывания деталей, то здесь Бартон забавляется традиционной для Голливуда игрой в самоцитаты. Герой Дэнни Де Вито так же, как мэр Хэллоуин-тауна ("Ночь перед Рождеством"), носит огромную остро-

конечную шляпу. Юный Эд Блум представляет на ярмарке научных изобретений машину для приготовления завтрака - точно такую же, какую мы могли видеть в "Большом приключении Пи-Ви". А став коммивояжером, он продает наборы домашних инструментов, укрепленных на металлической "руке" - прямая отсылка к "Эдварду Руки-Ножницы"! Можно не сомневаться, что наблюдательный взгляд уловит и что-то из "Бэтмена", "Сонной лощины" или "Битлджюса"...

Тема воспоминаний (точнее, воспоминаний как особого рода фантазий) неизбежно приводит к сравнению Бартона с Феллини. Если к тому же учесть, что несколько ключевых эпизодов "Крупной рыбы" связано с цирком, то такое сравнение вовсе не покажется притянутым "за уши". И для Бартона, и для Феллини цирк является метафорой фантастического "мира наоборот" - мира клоунов, которые должны паясничать и смеяться, когда их одолевает меланхолия (в этом смысле владелец цирка Амос Кэлловэй - вполне феллиниевский персонаж). Мира, где, как во сне, не действуют обыденная логика и закон земного притяжения. Последнее у Бартона подтверждается самым буквальным образом: попав в цирк, Блум исполняет роль "живого ядра", взлетая с космической скоростью в воздух. Кроме того, он кладет голову в пасть льву и... убирает навоз за слонами. Заметим, что все это делается не просто "из любви к искусству", а с целью разузнать хоть что-нибудь о девушке своей мечты, которая впоследствии и станет его женой. В общем, все как в сказке - чтобы узнать дорогу к счастью, надо поработать у волшебника.

Переклички с Феллини угадываются и в эпизоде посещения дома одноглазой ведьмы. Затаив дыхание, группа подростков приближается к жилищу женщины, которая наводит страх на всю округу. Можно вспомнить, что в самом знаменитом фильме Феллини "Восемь с половиной", мальчишки точно так же подкрадывались к лачуге Сарагины - огромной толстухи, слывущей среди ребятни ведьмой. Вот только у Феллини все оборачивается бурлеском (улыбающаяся Сарагина исполняет перед восхищенными ребятами танец "мамбо"), а Бартон решает свой эпизод в духе сказки - правда, сказки для взрослых, с философским подтекстом. В незрячем глазу ведьмы отразится момент твоей смерти. Эту тайну открывают для себя осмелевшие ребята, в том числе и Эд Блум.

Говоря высоким слогом, встреча с Сарагиной открывает феллиниевским мальчишкам тайну Эроса, а встреча Эда Блума и его сверстников с одноглазой ведьмой посвящает их в тайну Танатоса. Вообще, эрос, эротическое пульсируют в мире воспоминаний Феллини (будь то "Восемь с половиной" или "Амаркорд"), как живая горячая кровь. В мире воспоминаний Блума-Бартона эрос проскальзывает лишь намеком, мимолетным видением. Однажды юный Блум видит со спины обнаженную девушку в реке, в другой раз ее же силуэт проплывает мимо стекла его машины, утонувшей в потоках дождевой воды во время невероятного ливня. Но, как бы то ни было, эрос в форме плотского, чувственного, соблазнительного для фантазий Бартона не актуален. В городке Спектр (не в пример феллиниевскому "Городу женщин") этой темы, похоже, вообще не касаются. А влюбленность Эда Блума в Сандру возвышенна и чиста, как горный родник. Есть, правда, в фильме один эпизод, который мог бы меня опровергнуть. Немолодой и тяжело больной Блум принимает ванну. В это время к нему с грустной улыбкой подходит жена, сбрасывает туфли и тоже оказывается в ванне. Не знаю насчет 67-летнего Финни, но одно присутствие Джессики Лэнг - одной из красивейших актрис Голливуда - могло бы сделать эту сцену очень эротичной. При единственном условии - если бы Бартон попросил актеров раздеться. Купание же героев в "полном прикиде" можно объяснять каким-то особенно тонким и зашифрованным замыслом режиссера, в противном случае мы имеем просто плохо продуманный и неуклюже поставленный эпизод.

... Вот такая у Бартона "Крупная рыба" - без терри-гиллиамовского "черного юмора", без феллиниевского эроса. Нужна ли она нам, в России, такая? Ради ностальгии? Но у нас своя ностальгия. Наши сладкие воспоминания связаны не с белыми домиками и выровненными, как по линейке, газонами. Наверное, чтобы ответить на этот вопрос утвердительно, надо досмотреть фильм до конца. Не пересказывая финал, скажу только, что в нем раскрывается секрет отражения в глазу болотной ведьмы - секрет смерти Эда Блума. Добавлю, что эта сцена смерти - смерти без привычных для массового кино выстрелов, взрывов и истошных воплей - заставляет задуматься о серьезных и важных вещах. Если после просмотра мы можем позволить себе такую роскошь, как мысли о вечном и непреходящем, значит, фильм Тима Бартона адресован и нам.